решения». Иоанн Хрисостом пылко возмущался по этому поводу: «Что может быть нечестивее, чем приказ: вырывайте кости, переносите трупы! Эти чуждые правила вводит демон гробокопательства! Слыханное ли дело – перетаскивать мертвых? Виданное ли – переносить тела?». Гробокопательство с такой целью строго запрещалось, хотя освидетельствование останков мучеников и столь важное перенесение мощей поневоле было сопряжено с выкапыванием их из могил или извлечением из гробниц, саркофагов.

Невзирая на такого рода запреты, у византийских монахов существовал особый обряд погребения, со временем получивший название афонского обряда. Он заключался в том, что через три года после смерти по благословению настоятеля монастыря гробокопатель извлекал кости умершего инока из гробницы. Под пение малой панихиды их омывали освященным церковным вином или родостамой – смесью розовой воды и вина, и монахи по виду и цвету костей разгадывали судьбу почившего. Если тело умершего оказывалось не истлевшим, тогда это считалось признаком греховности, отсутствия святости, и на всю братию налагался особый канон за непрощенные грехи умершего, а духовник или архиерей читал над останками разрешительную молитву. Затем останки опять зарывали в могилу и через несколько дней вновь проверяли его. Если плоть исчезала с костей, их помещали в монастырское костехранилище – липсанотеку.

Вообще, вопрос о сохранности покойника, его трупа был не прост и порождал порой недоумения, двойные истолкования. Если останки были сухими и тем более источали приятный запах или миро, это служило серьезным основанием для признания усопшего святым. Если же, напротив, они были зловонными, почерневшими и вздутыми, это означало крайнюю степень греховности и служило признаком того, что человек был отлучен от Церкви и предан анафеме. Но для светских лиц подобная экспертиза не практиковалась. Афонский обряд даже среди монахов использовался сравнительно редко, да и захоронения мирян на территории любого монастыря совершались только с разрешения епископа и долгое время, почти до середины средневизантийского периода, были скорее исключением, чем правилом. Недаром считается, что одной из причин бурного распространения византийских монастырей в XI–XII вв. стало стремление вступающих в них иноков быть похороненными на монастырском кладбище.

* * *

Средняя продолжительность жизни византийцев составляла для мужчин – 35–44 года, а для женщин – 25–34 года, что вообще было обычно для античного и средневекового обществ. Старость тогда начиналась очень рано, в том возрасте, который мы сегодня называем зрелым. Весьма пожилым считался уже 50—60-летний, а 70-летний – очень старым. Попытки систематизировать сроки продолжительности жизни известных лиц на основании письменных источников дают весьма разнообразные результаты. Похоже, «долгожителями» являлись отдельные монахи, ученые, писатели и василевсы, конечно, если их жизнь не обрывалась насильственно, от мечей заговорщиков, яда или раны в бою.

Подсчитано, что средний возраст представителей Македонской династии достигал 59 лет, Комнинов – 61 год, Палеологов – 57; палеологовских интеллектуалов – 67,3 года, отшельников, аскетов, святых – 80 лет и более. К примеру, известный праведник VIII в., нищелюбивый простец Филарет Милостивый, благодаря неожиданному браку его внучки, красавицы Марии, с василевсом Константином VI ставший родственником царской семьи, как утверждает его внук Никита, «…прожил 90 лет, не потеряв ни зубов, ни зрения, ни слуха, но сохранив приятный цвет лица, подобно яблоку или розе». Вообще, в Византии к старости относились не как к слабости и дряхлости, а как к мудрости и умению понимать.

Но в обычных семьях смерть уносила многих людей в молодом возрасте, в пределах двадцати – сорока лет, в наиболее продуктивный период жизни. Именно этим судья суда константинопольского Ипподрома Евстафий Ромей оправдывал в одном из своих судебных решений ранние браки, указывая, что если бы молодым пришлось ждать достижения полного совершеннолетия (25 лет), они к тому времени осиротели бы. Среди женщин 71 % ромеев умирало, не достигнув возраста 45 лет, а 74 % мужчин не добиралось до 50-летия. Очень немногие переживали 70-летие. Так называемый очаг-коэффициент для этих групп населения установлен в пределах от 3 до 4,5, что, как ни странно, ниже аналогичного показателя – 4–5, использовавшегося при расчетах для феодальной, полунищей Западной Европы, где дожить до 35 лет было счастьем. По этой же объективной причине византийское общество, как и любое средневековое, оставалось достаточно молодым. Средняя продолжительность жизни с нашей точки зрения была мизерной – 22–23 года. Причем если сравнить данные о продолжительности жизни поздневизантийского населения с более ранними, значимых изменений не обнаружить. Сведения периода поздней античности, основанные на исследовании костяков умерших, свидетельствуют, что средний возраст человека в момент смерти составлял 36,5 года – 40–45 лет для мужчин и 30–35 лет для женщин. Более обширный ряд данных, собранных на основе надгробных надписей, свидетельствует, что бóльшая часть смертей населения происходила в возрасте от 25 до 34 лет для женщин и от 35 до 44 лет для мужчин, тогда как оставшиеся умирали в возрасте от 45 до 54 лет (женщины) и от 55 до 64 лет (мужчины). Аналогичные результаты получены при исследованиях более поздних периодов: Афины, Коринф и Беотия (600—1400 гг.) – 35,7 года; Коринф (1050–1300 гг.) – 34,8 года, причем продолжительность жизни мужчин была в среднем на 6,6 года больше; погребения церкви св. Полиевкта в Константинополе ХII в. – 28,9 года; гробницы Календерхан Ками в Константинополе – 37,3 года женщины и 46,2 года мужчины. В греческом Эпире XIII в. почти 30 % вступало в новый брак по причине смерти супруга или супруги, а рождаемость не дотягивала до двух детей (16 детей на 10 семей).

В мире, который не знал антибиотиков, особенно велика была естественная детская смертность. Например, в таврическом Херсоне в XII–XIII вв. доля умерших детей составляла более 56 %. В Коринфе начала XIV в. – более 40 % малышей, то есть почти половина, тоже не достигали совершеннолетия. В одной деревне в Македонии в 1300 г. родилось 32 ребенка, однако восемь из них умерли уже в течение года, еще восемь – в течение последующих пяти лет. Большинство детей уходило из жизни в возрасте до пяти лет, причем значительный процент в этой группе составляли дети до года. Именно поэтому при достаточно высоком уровне рождаемости – примерно 22 новорожденных на 100 рожениц – число детей, достигших взрослого возраста, не превышало двоих на семью. Григорий Назианзин вспоминал, что в его семье до смерти матери, Ноны, дожил лишь один сын. Михаил Пселл рассказывал в своих увлекательных, проникнутых психологизмом мемуарах, что он был третьим ребенком, его старшая сестра умерла молодой, а ее единственная дочь скончалась от оспы в 14 лет.

Умерших детей часто хоронили в неглубоких могилах, а иногда располагали в погребении в разных направлениях между костями взрослых. Случалось, около городских храмов или на загородном кладбище устраивали участки исключительно с детскими погребениями. Такие детские кладбища, видимо, особенно часто росли во время эпидемий, массами косивших детишек. Но иногда внутриутробные плоды или даже умерших во время или вскоре после родов младенцев не хоронили вообще, точнее, закапывали в полу жилых помещений, очевидно, полагая, что,