…Одна из улиц Лондона, и по ней медленно едет в запряженном лошадьми экипаже отправившаяся на прогулку королева эххифов. Впереди и позади экипажа скачут верхом мужчины — стража. Королева — невысокая плотная женщина, скромно одетая в черное. У нее лицо, на котором ожидаешь увидеть улыбку, но сейчас она не улыбается. Экипаж сворачивает на широкий обсаженный деревьями проспект. Прохожие при виде процессии останавливаются и кланяются. Иногда королева сдержанно машет им рукой. Экипаж едет дальше.

На углу стоит какой-то эххиф. Когда экипаж оказывается рядом, он выхватывает пистолет и наводит на королеву. Выстрел.

Люди оборачиваются на резкий звук. Королева в растерянности оглядывается через плечо, кучер начинает нахлестывать лошадей. Грохоча по булыжникам мостовой, экипаж уносится прочь. И пешеходы, и всадники кидаются к эххифу, который стрелял. Безоружная королева оглядывается, ее бледное лицо отчетливо выделяется на фоне полей темной шляпы. Такое уже случалось с ней и раньше, но она никак не может заставить себя поверить в реальность происходящего.

…Тот же экипаж сворачивает в ворота обширного зеленого парка в пригороде Лондона, а потом въезжает во двор перед массивным каменным зданием с такими же круглыми башнями, как и те, у которых живут вороны. Экипаж останавливается у дверей, королева эххифов вместе с более молодой женщиной — дочерью? — выходит из него. Обе они скрываются за высокими створками, освещенными косыми лучами заката.

Близко, — подумал Один, — но не совсем то. Нужно найти центральную вселенную…

Еще несколько вспышек света; ворон и его пассажир ныряют в клубах серебристого сумрака. Через промежуток времени, достаточный для нескольких вдохов, снова разгорается желтый закатный свет, но на этот раз все остальное выглядит совсем иначе.

Из ворот выезжает темный экипаж, его окна задернуты черными занавесками. Все черного цвета: и лошади, и упряжь, и одежда эххифа-кучера. Экипаж длинный, такой длинный, чтобы на нем уместился один из тех ящиков, в которые эххифы помещают своих умерших, прежде чем похоронить их. Вся улица заполнена одетыми в черное плачущими эххифами. Некоторые, когда экипаж проезжает мимо, закрывают лица руками, другие поднимают вверх детишек, чтобы тем было видно. Иногда кто-то из взрослых издает душераздирающий стон — ужасный звук, которого, казалось бы, человеческое горло не может исторгнуть ни при каких обстоятельствах. В остальном же царит полная тишина, нарушаемая лишь стуком копыт и долетающим издалека звоном колоколов собора, в котором эххифы возносят молитвы Вечным Силам, или, как они говорят, единому Богу. Колокола ударяют медленно, один раз в минуту, как останавливающееся сердце.

Длинный черный экипаж, освещенный медным светом заката, движется к Лондону. Ворон делает круги над ним, снова ныряет в облако, потом появляется над городом и опускается низко, пролетает рядом с витриной лавки на почти пустой улице. То, что он сейчас видит, потрясает Рхиоу в каком-то смысле больше, чем все остальное. Она выросла в городе и привыкла к улицам, по которым днем и ночью кто-нибудь идет или едет. Однако сейчас улица выглядит мертвой, так, словно у нее вырвали сердце. На улице совсем мало народа, все одеты в черное или хотя бы с черной повязкой на рукаве; все лица мрачны, многие залиты слезами.

Ворон на мгновение усаживается на ставне, закрывающем витрину лавки. Внутри помещения темно, дверь заперта, но снаружи к ставню приклеен лист бумаги, на котором большими черными буквами значится: «Похороны ее величества». Это первая страница «Тайме»; на ней нет ничего, кроме этих слов, названия газеты и даты: 14 июля 1874 года.

Ворон взлетает прежде, чем кто-нибудь успевает его заметить, и снова ныряет в серебристый сумрак.

— Это та самая центральная реальность, которую ты ищешь, — говорит Один. — Времени у нас осталось только на то, чтобы увидеть самое начало и конец.

Время снова переменилось: «сейчас» опять стало «тогда», по крайней мере пока Один и Арху совершали переход. Они увидели еще очень много всего, когда ворон выныривал из облака; всякий раз они оказывались на дневном свету. Рхиоу не могла понять значения большинства этих мелькающих картин и только надеялась, что Арху повезло больше или, возможно, его просветил ворон Один. Изредка, как луч света, прорвавшийся сквозь тучи, возникал какой-то образ, явно полный огромного значения, как если бы вокруг Рхиоу стояла тысяча эххифов, и каждый выкрикивал что-то, что ей очень важно узнать. Толпа людей в зале, разделившаяся на две половины, и каждый кричит в гневе и растерянности… В переднем ряду один из эххифов вскакивает на скамью и выкрикивает:

— «Мне отмщение, и аз воздам!» — сказал Господь!

На него в ярости накидываются другие и заглушают своими криками его голос. Еще один эххиф вскакивает и вопит:

— Мистер спикер, говорят, дьявол, чтобы достичь своей цели, охотно цитирует Писание. Я поступлю так же и скажу: «Тот, кто посеял ветер, пожнет бурю!»

Зал одобрительно ревет…

…Неожиданный скачок — в комнате с побеленными стенами эххифы в защитных костюмах окружают огромную приземистую машину… В лучах яркого солнца с установки, нелепо украшенной викторианскими завитушками, взлетает на языке пламени ракета… Над городом проплывает огромный самолет, бросая на землю тень, и люди внизу кричат и показывают на него…

Видения исчезли. Сумрак возвратился, но теперь он был не серебристым, а свинцовым. Солнце не могло пробиться сквозь него. Крылья ворона, поймав восходящий ток воздуха, уносили Арху и Одина вверх. Это не был обычный ветер: воздух вокруг стал слишком разреженным на высоте, откуда земля внизу смотрелась уже шаром. Далеко-далеко внизу, в безмерном голубом океане, Арху увидел черный вихрь, вздымающийся из какой-то точки. Вулкан, мать всех вулканов, изрыгал огромные облака пепла и пыли, достигающие стратосферы. Вихрь превратился в шлейф вокруг планеты, шлейф окутал ее саваном, темным и мрачным. Океаны, блестевшие раньше на солнце, как полированный щит, стали тусклыми, словно покрылись ржавчиной; облака, сверкавшие раньше белизной, подернулись серой мутью.

— Тысяча восемьсот шестнадцатый, — сухо прошелестел голос Одина; он сообщал, а не оценивал. Ворон видел все это в видениях и раньше. — Разница в том, что мне никогда не приходилось присматриваться. В видении пристальный взгляд все решает. Взгляд заставляет события происходить.

Они снова нырнули в серебристый сумрак, в колеблющуюся дымку вероятностей. Когда они опять смогли видеть, перед ними была грязная улица, на которой, шатаясь, из воздуха возник молодой темноволосый человек в одежде, обычной для горожанина конца двадцатого века, держа в руках пакет с чем-то тяжелым. Спотыкаясь, он сделал несколько шагов вперед; навстречу ему вышел другой эххиф, испугавший первого. Молодой человек выронил пакет, повернулся и исчез в темноте. Шедший по улице эххиф подошел к упавшему на мостовую пакету и вынул из него что-то. Книгу, очень большую книгу. Эххиф, вытаращив глаза, посмотрел на обложку. К нему подошел приятель, забрал книгу и начал перелистывать, с интересом разглядывая уравнения, подробные диаграммы, мелко набранный текст.