— Как твое колено?

— Завтра будет синяк.

— Тебе нужны другие носки, не такие скользкие.

— Обязательно попрошу их у Санта-Клауса на Рождество.

Когда они добрались до дверей комнаты, где спали мальчики, Амелия осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

— Все в порядке, — сообщила она шепотом. — Похоже, за все время они даже не пошевелились — так устали!

— Ты хорошая мать, Амелия.

Его голос прозвучал искренне и серьезно, и, обернувшись, она увидела, что таким же серьезным было и его лицо.

— Спасибо.

— Ты ни за что не бросила бы их, правда?

— Конечно нет!

— А он? Он смог бы их оставить?

Джереми… После его гибели Хантер и Грант остались сиротами, что было плохо само по себе. Но если он только инсценировал свою смерть… С его стороны это было так же несправедливо и жестоко, как самоубийство.

— Спасибо за гостеприимство, Доусон, — резко сказала она. — Спокойной ночи.

* * *

Вернувшись в свою комнату, Доусон бесшумно закрыл за собой дверь и, привалившись к ней спиной, несколько раз стукнулся о филенку затылком, словно пытаясь таким способом вбить себе в голову хоть немного здравого смысла. Если бы на двери был замок, он бы его запер, а ключ выбросил в окно. Сегодня он спас Амелию и детей от непогоды и, возможно, от каких-то других неведомых опасностей (он все еще не забыл, как обнаружил открытой парадную дверь ее коттеджа), но… Кто или что спасет Амелию от него?

Та искренность, с какой она говорила о смерти отца, едва не нарушила его решимость никогда больше к ней не прикасаться. Ее горе было таким глубоким, что он едва не положил руку ей на плечо и не прижал к себе, — да и удержался только потому, что не доверял самому себе.

Спустя какое-то время, Доусон оттолкнулся от двери и подошел к окну. Снаружи по-прежнему ревел ветер и лил дождь, но гроза уходила: молнии сверкали уже у самого горизонта, а гром гремел приглушенно и совсем не страшно. Тучи, однако, оставались такими же низкими и плотными, и Доусон подумал, что шторм будет бушевать, наверное, до самого утра.

Потом он посмотрел в сторону коттеджа Амелии, но в окнах не было ни огонька. Машины подле крыльца Доусон не увидел. Значит, подумал он, Стеф так и не вернулась.

Пока Амелия укладывала детей спать, он принес из кухни в спальню флакон таблеток и почти полную бутылку бурбона. Теперь Доусон сел на кровать, принял две таблетки и запил двумя бокалами виски. Только после этого он разделся и забрался под одеяло.

По потолку метались голубоватые отблески далеких молний, где-то вдали рокотал гром. Непогода продолжала неистовствовать за стенами, но теперь Доусон мог не волноваться за Амелию и детей. Сегодня они были в безопасности.

Должно быть, именно эта мысль помогла ему заснуть быстрее обычного, да и кошмары не так мучили его — особенно в первые часы сна. Они, однако, никуда не делись — их тени словно грозовые облака по-прежнему маячили на границе подсознания, словно выжидая удобного случая, чтобы ринуться вперед, затопляя беззащитный разум, погружая в безысходность и ужас. В конце концов, этот момент настал. И тогда кошмары навалились на Доусона с удвоенной силой, как будто наверстывая то, что упустили поначалу.

«Эй, Доусон! Давай сюда!..»

Он повернулся на голос. Солнце било прямо ему в лицо, и в его яростном сиянии он видел только силуэт одного из солдат, присевшего на гребне холма. Только прикрыв глаза ладонью, Доусон узнал капрала Хокинса, который махал ему рукой.

— Доусон?..

«Давай, поднимайся!»

«Сейчас».

«Пошевеливайся, я не могу ждать вечно. Ты хотел получить материал? Вот и дуй сюда на третьей скорости».

«Погоди, я только возьму ноутбук».

«К черту ноутбук. Живо сюда!»

— Доусон?!

Карабкаясь по крутому каменистому склону, он то и дело оступался, и тогда из-под его ног потоками сыпались вниз щебень и песок. Солнце немилосердно палило с небес, воздуха не хватало. Хокинс начинал терять терпение, он то и дело поторапливал Доусона, и тот старался изо всех сил. Задыхаясь, он наконец добрался до гребня и попытался смахнуть с лица заливавший глаза пот, но жжение под ве́ками не проходило, и лицо Хокинса расплывалось. Напрягая зрение, Доусон увидел, как Хокинс ухмыльнулся, а потом…

— Доусон!!!..

«Не-е-е-е-т!!!!»

Как и всегда, этот пронзительный крик разбудил его. Доусон резко сел, крупно дрожа и обливаясь по́том, который он никак не мог смахнуть с лица, потому что его рука тоже была мокрой. Как и всегда, этот крик прозвучал слишком поздно и не успел остановить того, что должно было случиться.

Единственное отличие от всех предыдущих пробуждений заключалось в том, что на этот раз Доусон обнаружил рядом с собой Амелию, которая осторожно трясла его за плечо. По-видимому, она была здесь уже некоторое время, и это ее голос вплетался в речь молодого, улыбчивого солдата из сельских районов Северной Дакоты.

Подтянув колени к груди, Доусон обхватил руками голову и жадно хватал ртом воздух. Ужас постепенно отступал, но на его место пришли стыд и унижение, которые стали еще сильнее, когда Амелия присела на краешек его кровати. Теперь Доусон остро ощущал не только ее жалость, но и ее близость, и его муки сделались непереносимыми.

— Ты кричал… — проговорила она мягко. — Плохой сон?

— Извини, что разбудил, — хрипло ответил он. — Со мной… бывает. Иди ложись, больше это не повторится.

Она убрала руку с его плеча, но никуда не ушла. Доусон прекрасно сознавал, какое пугающее и в то же время жалкое зрелище он собой представляет, и попытался убрать с глаз спутанные волосы, а потом вытер лицо, шею и грудь краешком простыни.

— Тебе каждый раз снится одно и то же? — участливо спросила Амелия.

— Да.

— А ты не хотел бы…

— Нет.

— Тебе станет легче, если ты…

— Я не хочу об этом говорить.

— Не хочешь говорить со мной или вообще ни с кем?

— Ни с кем. Это никого не касается.

— Уверяю тебя — никто не будет думать о тебе плохо, если…

— Я буду.

— Но если ничего не предпринимать, ты никогда не избавишься от…

— Я сам разберусь, ладно?

— Неужели? Как?

— Оставь меня в покое!

— Чтобы ты мог принять еще горсть этих твоих таблеток?

— Может быть. Я еще не решил.

— Мне кажется, Доусон, ты серьезно болен.

— А ты что, врач?..