Несколько часов я неподвижно сидел в тишине, не в силах что-либо предпринять. Сначала меня душили простые, извечные вопросы: «Почему я? За что мне это? Что же мне дальше делать? Господи, сколько мне осталось жить?» Я вдруг понял, что не хочу умирать. Что мне жаль себя, надломленного жизнью, много повидавшего, но все еще дышащего.

Меня охватила лихорадка деятельности. Как жалкий скоморох, я метался по большому дому и не знал, что предпринять. Наконец я добрался до компьютера, стал вытаскивать из интернета и читать все, что было связано с надвигающимся на меня испытанием. Я читал и шалел от разного рода статистики – каждая цифра била мне голову ударами бейсбольной биты. Я быстро выяснил, что рак желудка уверенно держится на четвертой строчке злокачественных опухолей и что в прошлом году приговор подписали почти миллиону жителей на планете. Чаще всего эту опухоль обнаруживают как раз на поздних стадиях, когда пятилетняя выживаемость составляет лишь пятнадцать процентов. Но если человек сумел продержаться в этом мире первые пять лет, то дальнейшие шансы дышать составят для него не больше десяти процентов. В одурении я начал подсчитывать, сколько лет я смогу прожить вообще – в лучшем случае. Мне мерещилось, каким я буду немощным и ватным после операции, как после химиотерапии меня будет рвать, станут выпадать волосы и я буду падать от слабости. В отчаянии я бросился на диван, уткнулся в его бездушную, кожаную обшивку и зарыдал.

Затем я опять вернулся к компьютеру. Почти всю ночь, объятый угаром бессонницы, я считал и считал свои шансы выжить. Но беда была в том, что я понятия не имел, какая у меня стадия – Свирид утаил от меня эту информацию. Я пришел к убийственному для себя выводу: если бы он знал, что у меня третья, а не четвертая стадия, то непременно сообщил бы. Мне хотелось кричать. Я бросился вон из дома, вбежал в зал и стал неистово колотить грушу, сбивая руки в кровь, пока, обессиленный, не повалился на пол.

Под утро я сделал еще одну попытку успокоить себя – старым проверенным способом. В баре было вдоволь всего – от первоклассного виски до приторного мартини. Я решительно предпочел водку. Налил себе большой двухсотграммовый стакан до краев. Посмотрел на него немигающим взглядом. И рванул его, как рычаги боевой машины десантной, когда надо было брать двадцатиградусный склон в изнывающем от пекла Афганистане. Но как только рот обожгло жидкостью, я брызнул ею на пол – организм не принимал водки. Мне нужно было что-то делать, чтобы не сойти с ума. Нет, я прекрасно знал, что единственным способом лечения является хирургическая операция – об этом твердила каждая вторая строка в интернете, – но я просто хотел продержаться несколько дней. До приезда Свирида».

5

Лантаров взглянул на часы, времени было еще предостаточно. Он задумался: почему мы счастливы каждый своим, но плачем всегда об одном и том же?

Он долго смотрел на сосны в проеме окна и думал, что человечество, как лес. Лес никогда не умирает, хотя с треском и стоном валятся, гибнут отдельные деревья. Он опять вернулся к тетради.

«Катюжанка – маленькая глухая деревенька километрах в пятидесяти от Киева. Сам не знаю, как я там оказался – видно, меня вела рука Провидения. Той первой, безумной ночью я отыскал в интернете, будто отец Афанасий, священник местного прихода, исцеляет от всяких мыслимых недугов, зависимостей и депрессий. Никаких иллюзий относительно своей веры я не строил, ведь и в колонии и после у меня была возможность заглянуть в церковь. Помню, я криво и зло шутил над набожными арестантами. Теперь же я искал любую зацепку, способную удержать меня в этом мире. Я словно держался за скалу на шквальном ветре, который вот-вот сорвет меня в пропасть. Какая-то неведомая мне, неодолимая сила потянула меня туда. Время вдруг потекло необычайно быстро. У меня появилось ощущение, что я постоянно вижу перед собой большие песочные часы, ведущие обратный отсчет. Я знал, что это утекают мои дни.

Посмотрев на карту, я очень быстро собрал спортивную сумку. Завернул в газеты всю свою наличность и прихватил документы – Свирид сказал, чтобы я был готов в любой момент перевести деньги за будущую операцию и заказать билет в Израиль. Из гаража я вывел «ниву» – надежную железную лошадку, которой я и еще пара охранников пользовались, когда Свирид отправлялся на рыбалку.

Бесцельно поколесив по разбитым сельским улочкам, я приметил долговязого старика в истрепанной фуфайке. Он, казалось, брел наугад, то и дело спотыкаясь.

– А что отец Афанасий где-то здесь обитает? – спросил я, приостановившись и опустив стекло. Ужасная от морщин, похмельная физиономия растянулась в улыбке – во рту отсутствовала добрая половина зубов.

– А як же, там, – он махнул рукой, – побачыш багато людей – туды.

И он побрел дальше, не обращая на меня внимания. «Да, – подумал я, – вот так можно до ста лет бухать, и ничто тебя не проймет. А тут…»

Я двинулся дальше. В самом деле, внушительное количество разных машин и несколько автобусов возвестили мне, что я приехал именно туда, куда собирался. Зрелище изумило меня. Дорогие иномарки с блестящими ручками и старенькие, прогнившие «Жигули», еще помнившие Брежнева, скучились вместе.

Пристроив машину на обочине, я, чуть помедлив в нерешительности, двинулся к толпе народа. Я не знал, к кому обратиться, но какая-то женщина в платке сама указала мне дорогу к очереди. Там, один за другим, переминаясь с ноги на ногу, молчаливо стояло человек триста. Одни в обветшалой, потертой, примятой одежде. Другие, напротив, в темных дорогих костюмах и платьях или юбках – от них пахло дорогой парфюмерией, и они особенно заботились, чтобы не испачкать обувь. Мне бросилось в глаза, что бедные были более приветливы и общительны, некоторые даже кротко улыбались. Состоятельные граждане стояли, сжимая модные барсетки и сумочки, угрюмо, со скорбными лицами, как на похоронной процессии, и лишь изредка переговаривались между собой.

В какой-то момент из толпы вывели какого-то парня лет двадцати пяти с закатившимися глазами. Двое провожатых потащили его к скамеечке и аккуратно уложили.

– Наркоман, ломка у него… – послышался шепот.

– Да просто плохо человеку, в намоленное место пришел, – скороговоркой вмешалась пышная женщина с добрым широким лицом. – Так всегда бывает: как грешник к Божьему дому приближается, душу его трясет.

Женщина возвела глаза к небу, а другая, стоявшая рядом, стала рассказывать, как отец Афанасий излечил жену богатея от бесплодия, и он в знак благодарности решил построить новый храм.

Я невольно покосился на церквушку – она больше напоминала сарайчик с торжественно водруженным крестом на крыше. Без креста сооружение можно было принять за хлев. Мне стало понятно, почему люди стоят в очереди – сельский храм попросту не мог вместить всех желающих.

Вдруг, откуда-то сверху, будто с небес, донесся громогласный голос отца Афанасия:

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Я почувствовал, как волосы встают дыбом от этого голоса. Ладони стали влажными, и в тот момент я более, чем когда-либо, ощутил себя существом земным, ограниченным во времени, пространстве и отведенных мне возможностях. Когда через некоторое время я вошел в избу, меня поразил его сосредоточенный, очень спокойный и добрый, проницательный, как у провидца, взгляд. Я поежился – мне казалось, он видит меня насквозь и понимает все, что со мной происходит. Худой и осанистый, как жердь, он стоял в своей серой рясе и почему-то открытых сандалиях на босу ногу. Я обратил внимание на его руки – высохшие, жилистые руки утомленного человека, труженика. Он почти непрерывно шептал свою таинственную молитву, и вместе с нею колыхалась его седая борода. Незамысловатое убранство, острый запах ладана, простая речь.