Когда-то Николай Иванович был капитаном дальнего плавания, бесстрашным моряком, мощным красивым мужчиной, любимцем женщин, а теперь он радовался, когда без посторонней помощи мог добраться до туалета.

Толстенькая усатая жена Ия самоотверженно ухаживала за ним, кормила с ложечки, спала рядом, на полу. Она давно оплатила и место на кладбище, и гроб, который ждал своего часа в гараже и служил временным хранилищем для банок с вареньем. По воскресеньям Ия встречалась с мужчиной, за которого собиралась выйти после похорон, но пока соблюдала приличия и закрывала лицо носовым платком, когда занималась с любовником сексом.

Спасаясь от побоев, Верочка чаще всего пряталась у Сосновских, плакала на груди у Николая Ивановича, и всякий раз он терпеливо ее выслушивал. Они пили чай, болтали о том о сем, иногда Николай Иванович рассказывал о тех странах, где ему довелось побывать.

Верочка никогда не рассказывала Игорю об этих чаепитиях и разговорах. Между ними, между нею и соседом, ничего не было, никакой тайны, а если что и было, так это тепло, которое вызывал у Верочки бархатистый голос Николая Ивановича, но ей не хотелось, чтобы муж знал об этом тайном тепле.

Верочка помогала жене Николая Ивановича – научила ее ставить уколы, капельницы, иногда читала больному вслух – у соседа было много книг, которые он не прочел раньше.

Она замерла, прислушалась.

Нет, ей не показалось – Николай Иванович действительно стонал.

Быстро оделась и побежала вниз.

Дверь была открыта, музыка звучала слишком громко, Николай Иванович стонал, в комнате пахло аммиаком. Некогда было выяснять, где Ия и почему она оставила мужа одного. Открыла окно нараспашку, быстро сделала укол, поставила капельницу, и через полчаса Николай Иванович пришел в себя.

Верочка напоила его мятным чаем, рассказала о том, как хоронили и поминали Игоря, как Олег пытался ее поцеловать, а она увернулась, и какое впечатление произвела на всех, надев черный парик.

– Пора нам с тобой прощаться, Верочка, – сказал он с улыбкой. – Похоже, пора.

– Да ладно вам, Николай Иванович… хотите еще чаю?

– Пора, Верочка, пора…

Она растерялась, потому что не знала, что говорят в таких случаях.

– У меня к тебе прощальная просьба…

– Конечно, Николай Иванович!

– Разденься, Верочка, – сказал он. – А чаю не надо.

Она уставилась на него, и Николай Иванович повторил:

– Разденься. Просто разденься.

Верочка спросила шепотом:

– А если войдут?

– Не войдут.

Она стянула через голову платье, расстегнула лифчик, сняла трусики, села на стул, по коже бежали мурашки, замерла, не сводя взгляда с мужчины.

– Встань, пожалуйста…

Встала, выпрямилась.

– Дай руку, – сказал он.

Она протянула руку.

Николай Иванович сжал ее пальцы своими, влажными и холодными.

– Как же хорошо, Верочка, – сказал он. – Как хорошо…

Верочке стало жарко.

Она чувствовала, как медленно, все медленнее бьется его сердце, а ее сердце билось все чаще и сильнее. В груди ее образовалась трепещущая пустота, словно ей было страшно, но это был не страх, а что-то другое, какое-то другое чувство, но Верочка не понимала, что это за чувство, и пыталась думать о том, что чувствует Николай Иванович, который держал ее за руку и не сводил взгляда с ее груди. Его холодеющая рука и ее горячая рука соединили их на несколько минут, и они словно замерли в каком-то промежутке между жизнью и смертью, на головокружительной высоте, его рука вдруг дрогнула, и эта дрожь передалась ей, ее пальцам, ее телу, и на какую-то секундочку смерть, жизнь, любовь, все эти выси и все эти бездны стали одним целым, одной жизнью и одной любовью, одним бессмертием, а потом его рука дрогнула в последний раз, Николай Иванович закрыл глаза и замер.

Верочка осторожно высвободила свои пальцы, накрыла Николая Ивановича одеялом, быстро оделась и на цыпочках выбежала из комнаты.

Дома открыла холодильник, выпила водки – второй раз в жизни, перевела дух, но пальцы все равно дрожали. Легла под одеяло. Ее трясло. Ничего более ужасного, более невероятного, ничего более странного в ее жизни не случалось. Это было чудо. Теперь она знала, что такое чудо. Теперь она точно знала, что это такое. Подтянула ноги к груди, согрелась, заснула, но пальцы все равно дрожали.

Через полгода она вышла замуж за Олега, а когда его убили, стала женой Тимура, родила еще троих детей. Когда Тимур бросил ее и скрылся, ей пришлось продать квартиру и загородный дом, чтобы рассчитаться с кредиторами. Несколько лет жила с детьми у старшей сестры Татьяны, которая держала маленькое турагентство. Потом устроилась медсестрой в частную клинику. У нее были мужчины, но они относились к ней только как к красавице, то есть как к дурочке, и прочных отношений не складывалось. В тридцать восемь у нее обнаружился рак молочной железы – пришлось удалить грудь. После автокатастрофы, в которой младшая дочь лишилась ног, Верочка попыталась покончить с собой, но ее спасли.

Отчаяние охватывало ее все чаще, но всякий раз, когда казалось, что жизнь зашла в тупик и не стоит продолжать эту муку, она запиралась в ванной, подставляла руку под холодную воду, и ее вновь захлестывало то странное, то особое чувство, которое она пережила, держа за руку умирающего соседа, а потом в роддоме, когда ей принесли ее новорожденного сына, а потом в тамбуре ночной электрички, когда бандит поставил ее на колени и приставил к горлу нож, а потом в больнице, когда врач откинул одеяло, чтобы показать ей дочь с обрубками ног, а потом в церкви, когда на следующий день после похорон старшей дочери услышала голос священника: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!», и она опять оказывалась на головокружительной высоте, в пустоте, одна, и все это – все эти выси и все эти бездны, все эти концы и начала снова становились одним целым, одной жизнью, одной любовью, и пустота начинала трепетать, роиться, кипеть, мерцать, словно в ней вот-вот вспыхнет свет, и хотя свет так и не загорался, а только обещал, Верочка переводила дух, вытягивала перед собой руки и улыбалась сквозь слезы, глядя на свои дрожащие пальцы…

Андрей Истомин и ухом не повел, когда рядом с ним разорвалась мина. Даже не поморщился. Когда его несли в лазарет, умножал в уме пятизначные числа. По возвращении из Афганистана узнал, что жена ушла к другому, вздохнул и включил телевизор – любил передачу «В мире животных». Под огнем или на вечеринке, в кругу друзей или на борцовском ковре он всегда оставался невозмутимым.

После увольнения из армии в звании майора он на пару с младшим братом занялся бизнесом – торговал турецкими тряпками, голландскими цветами, потом компьютерами. C помповым ружьем охранял по ночам свой магазин в подвале, дрался с рэкетирами, питался бутербродами с подозрительной колбасой, запивая их подозрительной водкой, зарабатывал деньги и терял деньги, но никогда не впадал в отчаяние. Даже когда случился дефолт и фирма разорилась, он не изменился в лице. Даже когда родной брат украл всю их долларовую заначку и бежал за границу, Андрей остался невозмутим. Но когда его жена покончила с собой, он вдруг растерялся.