— И зря. Люди всегда ищут мишень для своего негодования. Возможно, я помогала Адаму тем, что служила громоотводом — мне так иногда кажется. Его оппоненты обращали гнев и ярость на меня, а не на него.

— Пусть даже так, но вас нельзя было вычеркивать из мемуаров.

— Почему? Так поступают со многими женщинами. Даже Амелия Блай когда-нибудь будет вычеркнута из нашего мира.

— Мне хотелось бы восстановить ваш статус.

В спешке я слишком сильно открыл скользящую дверь шкафа, и она издала громкий стук. Мне нужно было покинуть особняк. Я должен был убраться отсюда и выйти из этого разрушительного ménage à trois[35]до того, как заражусь их безумием.

— Позже, когда у вас будет время, мы проведем большое интервью. Пройдем по всем важным случаям, которые он забыл упомянуть.

— Ты тот еще фрукт, — со злостью сказала она. — Стараешься походить на секретаря, который напоминает начальнику о дне рождения его супруги?

— Что-то типа этого. Впрочем, вы сами говорили, что я не настоящий писатель.

Меня смущало, что она наблюдала за мной. Мне пришлось надевать трусы под халатом.

— О, утренняя скромность после секса, — сухо прокомментировала она.

— Запоздалая реакция, — попытался оправдаться я.

Сняв халат, я потянулся за рубашкой. Когда опустевшая вешалка звякнула на перекладине, мне подумалось, что скромный ночной уход как раз и помогает избегать таких унылых неприглядных сцен. И сколь типична ее бестактность в этой деликатной ситуации! Теперь наша близость ляжет между нами, словно черная тень. Молчание затягивалось, тишина уплотнялась, и я ощущал негодование Рут, как почти осязаемый барьер. Я уже не мог подойти и поцеловать ее. Она стала такой же далекой и чужой, как в тот день, когда мы познакомились.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

— Уехать отсюда.

— Это не обязательно, если дело только во мне.

— Боюсь, что дело в моих комплексах.

Я натянул штаны.

— Ты не расскажешь Адаму об этом? — спросила Рут.

— Ради бога! За кого вы меня принимаете?

Я положил чемодан на постель и открыл «молнию».

— Куда ты поедешь?

Рут была готова расплакаться. Я надеялся, что она удержится от слез. Они обезоружили бы меня.

— Обратно в отель. Там лучше работается.

Мое желание покинуть особняк стало таким неодолимым, что я начал бросать в чемодан свои вещи, даже не складывая их.

— Простите, Рут, но я уже зарекся ночевать в домах своих клиентов. Это всегда кончается…

Заметив мое смущение, она съязвила:

— Тем, что ты спишь с их женами?

— Нет! Ну что вы! Просто в подобных случаях мне трудно сохранять профессиональную дистанцию. В любом случае, если вы помните, наша связь была инициирована не мной.

— Не очень благородно напоминать мне об этом.

Я пожал плечами и молча продолжил свои сборы. Рут следила за каждым моим движением.

— А как насчет вчерашнего рассказа о ссоре между Адамом и Майком? — спросила она. — Что ты намерен предпринять?

— Ничего.

— Но ты не можешь оставить все это без внимания.

— Рут, — повернувшись к ней, ответил я, — не путайте меня с репортером, ведущим журналистское расследование. Я писатель-«призрак», который работает на вашего мужа. Если он захочет правдиво рассказать о своих отношениях с Макэрой, я помогу ему. Если не захочет, отлично. Я морально нейтрален.

— Какая же это нейтральность, если ты утаиваешь сведения о совершенном беззаконии? Такие действия считаются уголовным преступлением.

— Извините, но у меня нет никакой информации о смерти Майка. Лишь телефонный номер на обороте фотографии и байки старика, который, возможно, страдает маразмом. Если кто-то и имеет доказательства, то только вы. И тогда вопрос нужно поставить так: что вы намерены делать с открывшимися фактами?

— Не знаю, — ответила она. — Наверное, опишу их в своих мемуарах. А книгу назову «Шокирующие откровения жены бывшего премьер-министра».

Я вновь повернулся к чемодану.

— Если соберетесь писать мемуары, то можете обратиться ко мне.

Она издала свой фирменный хрипловатый хохот.

— Неужели ты думаешь, что для этого мне понадобится кто-то вроде тебя?

Рут встала и развязала пояс. Мне показалось, что она сейчас разденется. Но, плотно обернув полы халата вокруг талии, Рут туго затянула пояс. Этот символический жест разрыва наших отношений восстановил ее превосходство надо мной. Мои права доступа были аннулированы. Ее решительность произвела на меня такое впечатление, что, если бы она сейчас протянула ко мне руки, я упал бы перед ней на колени. Однако Рут величественно отвернулась от меня и, войдя в роль жены премьер-министра, потянула за нейлоновый шнур и распахнула шторы.

— Объявляю официальное начало сегодняшнего дня, — произнесла она. — Боже, благослови его и тех людей, которым предстоит дожить до завтра.

— Да уж, — хмыкнул я, разглядывая сцену за окном. — Это утро не уступает прошлому вечеру.

Дождь превратился в снежную крупу. Лужайку засыпало мусором, принесенным бурей: хворостом и полусгнившей листвой. Неподалеку валялся упавший на бок тростниковый стул. Тут и там, в местах, где ветер не был таким сильным — особенно, перед дверьми, — снег собрался тонким слоем, напоминая куски полиэтиленовой пленки. Единственным светлым пятном в полумраке было отражение лампы, горевшей в спальне. Оно напоминало летающую тарелку, повисшую над дюнами. Я видел на стекле и отражение Рут — ее внимательное задумчивое лицо.

— Я не буду давать тебе интервью, — сказала она. — И не желаю, чтобы обо мне упоминали в его чертовой книге. Я не хочу, выражаясь твоими словами, быть обласканной на странице его благодарностей.

Рут повернулась и прошла мимо меня. Остановившись в дверях спальни, она тихо добавила:

— Пусть он живет, как хочет. Я буду добиваться развода. И тогда она может приезжать в тюрьму к своему любимому заключенному.

Миссис Лэнг вышла в коридор. Я услышал, как открылась и закрылась ее дверь. Чуть позже раздался едва уловимый звук спущенной воды в туалете. Мои сборы были почти закончены. Сложив одежду, которую Рут одолжила мне предыдущим вечером, я оставил ее на кресле, сунул ноутбук в наплечную сумку и с сомнением взглянул на рукопись. Она лежала пухлой кучкой на столе — три дюйма в высоту, — мое бремя, моя птица удачи, мой талон на еду. Я не мог работать без этого текста, а выносить его из дома мне не полагалось. Но я почему-то решил, что скандал с расследованием военных преступлений радикально изменил ситуацию, и старые правила перестали действовать. Во всяком случае, этот довод можно было использовать как извинение. Попав в неловкое положение, я больше не мог оставаться здесь — мне пришлось бы видеть Рут по нескольку раз на дню. Я положил рукопись и пакет с архивными снимками в чемодан, застегнул «молнию» и вышел в коридор.