– В другой раз. – И Вероника посмотрела ему в глаза.

Рейдар вел машину, а Микаэль, переодевшийся в новое, переключал каналы радио. Вдруг юноша замер. Машину, словно теплый летний дождь, наполнила музыка к балету Сати.

– Папа, а это не слишком – жить в усадьбе? – улыбнулся Микаэль.

– Почему слишком?

Когда-то Рейдар купил заброшенную усадьбу, потому что не мог больше выносить соседей по Тюресё.

За окном ширились занесенные снегом поля. Въехав на длинную аллею, Рейдар увидел, что трое друзей поставили банки-факелы вдоль всей подъездной дорожки. Когда машина остановилась, по лестнице спустились Вилле Страндберг, Берселиус и Давид Сюльван.

Берселиус шагнул вперед и какое-то мгновение как будто не знал, обнять Микаэля или пожать ему руку. Он что-то пробормотал и крепко обнял юношу.

Вилле вытер слезы, катившиеся из-под очков.

– Ты так вырос, Микке, – сказал он. – Я…

– Идемте в дом, – перебил Рейдар, испугавшись за сына. – Надо поесть.

Давид покраснел и, извиняясь, пожал плечами:

– Мы устроили обратный обед.

– Это что? – удивился Рейдар.

– Начинаешь с десерта и заканчиваешь закуской, – смущенно улыбнулся Сюльван.

Микаэль первым прошел в высокие двери. Широкие дубовые половицы пахли моющим средством.

Под потолком столовой висели шарики, на столе стоял торт, украшенный Человеком-пауком из цветного марципана.

– Мы знаем, что ты вырос, но тебе так нравился Человек-паук, и мы подумали…

– Неправильно мы подумали, – перебил Вилле.

– Я с удовольствием попробую торт, – примирительно сказал Микаэль.

– Вот это правильно! – рассмеялся Давид.

– Потом будет пицца… а под конец – суп с буквами, – сообщил Берселиус.

Все уселись за огромный овальный стол.

– Я помню, как ты караулил торт на кухне, пока не придут гости, – сказал Берселиус, отрезая Микаэлю большой кусок. – Когда мы зажигали свечи, он был весь в дырочках…

Рейдар извинился и вышел из-за стола. Хотел улыбнуться друзьям, но в сердце гудела тревога. Рейдару до боли, до крика не хватало дочери. Видеть Микаэля сидящим здесь, перед детским тортом. Восставший из мертвых. Тяжело дыша, Рейдар вышел в холл. Он думал о том, как похоронил пустые урны своих детей рядом с прахом Русеанны. Потом вернулся домой. Устроил вечеринку – и с тех пор никогда не бывал трезвым.

Он постоял в холле, заглядывая в столовую, где Микаэль ел торт, а друзья пытались поддержать разговор и заставить мальчика рассмеяться. Рейдар понимал, что не нужно делать этого постоянно, но все же вытащил телефон и набрал номер Йоны.

– Это Рейдар Фрост, – сказал он, чувствуя слабое сжатие в груди.

– Я слышал, Микаэля выписали, – заметил комиссар.

– Но Фелисия… я должен знать… Она, она такая…

– Понимаю, Рейдар, – мягко сказал Йона.

– Сделайте что можете, – прошептал он, чувствуя, что вот-вот сядет, где стоит.

Комиссар о чем-то спрашивал, но Рейдар нажал “отбой”, не дожидаясь окончания фразы.

Рейдар, с трудом сглатывая, оперся на стену, ощущая, как шуршат под пальцами обои. На пыльном полу валялись дохлые мухи.

Микаэль сказал – Фелисия не верила, что он станет искать ее. Считала, что ему, Рейдару, наплевать на ее исчезновение.

Он был несправедливым отцом. Он знал это, но по-другому не умел.

Дело не в том, что он любил детей слишком по-разному, а в том, что…

Грудь сдавило еще сильнее.

Рейдар взглянул в сторону прихожей, где он сбросил пальто, в кармане которого остался розовый пузырек нитроспрея.

Стараясь дышать спокойно, он прошел несколько шагов, остановился и подумал: надо заставить себя вернуться к тому воспоминанию, до краев наполнить душу чувством вины.

В том январе Фелисии исполнилось восемь лет. В марте снег начал таять, но скоро опять подморозило.

Микаэль, всегда собранный, сообразительный, смотрел на мир внимательными глазами и делал то, что от него ожидали.

Фелисия была совсем не такой.

Рейдар в то время был очень занят, целыми днями писал, отвечал на письма читателей, давал интервью, фотографировался, ездил за границу, где публиковались его книги. Ему не хватало времени, и он выходил из себя, когда кто-то заставлял его ждать.

Фелисия вечно опаздывала.

В тот день, когда случилось ужасное, в день, когда звезды встали таким страшным образом, в день, когда все хорошее отвернулось от Рейдара, – в тот день было самое обычное утро, ярко светило солнце.

Брат с сестрой вставали в школу рано. Так как Фелисия была медлительной и все делала кое-как, Русеанна уже одела ее, однако отправить детей в школу вовремя было задачей Рейдара. Русеанна рано вышла из дому, постаравшись уехать в Стокгольм до того, как транспортный поток уплотнится в пять раз.

Микаэль уже собрался. Фелисия все еще сидела за завтраком.

Рейдар подсушил и приготовил ей хлеб, поставил на стол хлопья, какао-порошок, стакан и молоко. Девочка сидела и читала, что написано на задней стороне пакета с хлопьями. Потом отщипнула кусочек бутерброда с маслом и скатала хлеб в маслянистый шарик. – Поторопись, – сдержанно напомнил Рейдар.

Не поднимая глаз, девочка взяла пакет с какао и, не пододвинув стакана поближе, высыпала почти все содержимое пакета на стол, после чего, опершись на локти, принялась что-то рисовать пальцами в просыпанном какао. Рейдар попросил ее вытереть стол, но она, не отвечая, сосала испачканный в какао палец.

– Ты помнишь, что мы должны выйти из дому в десять минут девятого, иначе не успеем?

– Не ругайся, – проворчала Фелисия и встала из-за стола.

– Почисти зубы, – велел Рейдар. – Мама положила твою одежду в комнате.

Он не стал ругать дочку за то, что она не убрала стакан и не вытерла со стола.

Рейдар пошатнулся, напольная лампа упала и разбилась. Теперь в груди давило почти нестерпимо. Боль стреляла в руку, Рейдару было трудно дышать. Рядом внезапно возникли Микаэль и Давид Сюльван. Рейдар хотел попросить, чтобы его оставили в покое. Прибежал Берселиус с его пальто. Стали обшаривать карманы в поисках лекарства.

Рейдар взял флакон, брызнул себе под язык и уронил флакон на пол, когда боль в груди прошла. Он наконец услышал, как они спрашивают, не вызвать ли “скорую помощь”. Рейдар покачал головой, ощущая, что появившаяся после нитроглицерина головная боль постепенно усиливается.

– Идите, ешьте, – попросил он. – Со мной ничего страшного, но я… Мне надо побыть одному.