в сумке и вытащил свежие джинсы. Надел штаны, затем джемпер и, ощущая полное безразличие ко всему, вышел из дома в пасмурный вечер…

Ветер окреп. Предсказывая скорое наступленье ненастья, он грозно метался, сгибал, рвал ветви деревьев. Людей на улицах города было немного. Я огляделся по сторонам и, стараясь выбирать пустынные улицы, неторопливо побрел по тротуару.

Предвестие непогоды не действовало на меня удручающе, напротив, оно вселяло в душу какое-то неясное, хмельное веселье. Хотелось бродить по улицам и ни о чем не думать, хотелось забыть про Прокофьева и Гастона, забыть обо всем… Воздух вокруг наполнился заметными, совсем близкими ароматами листвы и травы — где-то рядом шел ливень, я с жадностью вдохнул сошедшую с неба прохладу и вдруг, на несколько коротких мгновений, ощутил себя совершенно счастливым. Это чувство впорхнуло в мое сердце неожиданно, вмиг, озарив душу необыкновенной надеждой и радостью. Оно соединило крупицы моей беспорядочной жизни едино, скрепило, срастило их, придав всему этому некий возвышенный смысл, пока… пока еще не постигаемый мною…

Сумерки догнали меня на подходе к улице Рознина. На этот раз мне не пришлось проверять поставленный сторожок. Вывернув из-за угла двухэтажного дома, я уже издали заметил желтые электрические огни в окне «моей», роковой квартиры. Это было так неожиданно, что в первый момент я решил, что ошибся. Для верности я даже еще раз пересчитал окна первого этажа, убеждаясь, что горит именно там. Нет, не ошибся… Я ощутил, как сердце заторопилось в груди и взялось учащенно стучать от внезапно нахлынувшего волнения. Чем ближе я подходил к пятиэтажному дому, тем сильнее оно колотилось. Огни в окне вновь разбудили во мне прежние тоску и тревогу, явившись мрачным знамением предстоящего.

Приблизившись к дому, я спрятался за деревом и, озираясь по сторонам, принялся наблюдать.

Свет был зажжен только в одном, центральном окне — под потолком залы горела трехрожковая люстра. Тюлевая занавесь нисколько не мешала моему взгляду исследовать комнату. Ограничением являлся лишь угол обзора. Другие окна — кухонное и выходящее из второй, смежной комнаты, — были темными, залитыми вечерним сумраком.

Вначале я никого внутри не увидел. Заметил старомодный пестрый ковер на противоположной стене, шкаф, книги на полках и фотографии в старинных лаковых рамках. Тогда я отошел на несколько шагов в сторону и различил на правой стене выключатель и часы в деревянном, тоже лаковом, ящичке. Я опять возвратился к дереву и с нетерпением стал размышлять, как мне разглядеть комнату полностью. Я посмотрел на толстые ветки старого клёна. Нет, не пойдет, влезать на клён очень опасно, можно привлечь внимание поздних прохожих. И с этого места комнату тоже не разглядеть. Не найдя другого решения, я начал пятиться к краю дороги. Я надеялся, что с расстояния смогу увидеть освещенную комнату полностью, а если в ней кто-то находится, смогу рассмотреть и его.

Удалившись от дома на изрядное расстояние, я разглядел в комнате возле стены, под ковром, высокую кожаную спинку дивана. Судя по спинке — прямоугольной, плоской, прямой, с деревянной резной окантовкой, — диван был массивный, старинный. Такой, какие я видел в кино. Сам диван разглядеть не удавалось, не хватало высоты взгляда. Мои исхитрения не помогли — первый этаж стоял высоко. Отходить дальше уже смысла не было — лучше, чем есть, верно, не будет. Я осмотрелся: на улице было пусто, ни единой души. Хорошо, что непогода распугала людей, подумалось мне, иначе мою воровскую фигуру уже давно бы приметили…

Сколько минут я провел, стоя у края дороги, точно не знаю. Я продолжал неотрывно смотреть в окно квартиры, в котором долгое время ничего не случалось. Когда же в комнате с дивана внезапно поднялся мужчина — неожиданно, резко, вырос — и все, — я встрепенулся и торопливо, бегом, подскочил ближе к дому.

Мужчина приблизился к шкафу, отворил высокую дверцу и, недолго порывшись, что-то вынул оттуда. Кинув взятую вещь на диван, он затем прошел через комнату, сдвинул на окне тюлевый занавес и потрогал в горшочках землю. «Значит, хозяин, — мелькнуло в моей голове, — гость бы не стал ни рыться в шкафу, ни беспокоиться о цветах. Хотя, бог его знает…»

Я заметил, походка у мужчины была какая-то странная, как будто скачущая. Он припадал на левую ногу. «Хромой», — сразу определил я.

Я торопился как можно подробнее рассмотреть и запомнить внешность мужчины. Сердце учащенно стучало. Адреналин в избытке плескался в крови, подступая горьковатой сухостью к горлу. Я подкрался к дому так близко, что теперь до стены оставалось не более нескольких метров. Вблизи рос клён-инвалид, имевший когда-то два толстых ствола, ныне же сохранился только один, вместо второго торчал кривой почерневший обрубок. Я взялся руками за оставшийся ствол, взобрался на эту культю как на приступок и приготовился наблюдать за комнатой дальше. В этот самый момент в ней пропал свет, все стекла стали черны, я припал к дереву и, гадая, что будет дальше, впился в окна глазами.

Некоторое время квартира оставалась погруженной во мрак. Ее окна были густо черны, непроглядны. На секунду мне почудилось, что и все вокруг затоплено беспросветной, отчаянной тьмой, что она всюду. Мне показалось, что темнота завладела всем миром, накрыла его глухим плотным покровом. В этот миг мне также представилось, что я тоже причастен к этой преступной тьме, ведь она сейчас помогала мне следить за Хромым, заглядывать в его окна. От этой мысли я впервые по-настоящему ощутил себя лиходеем…

Свет снова вспыхнул, на этот раз в кухне. Хромой прошел к плите, зажег спичкой конфорку и, гася пламя, размашисто помахал кистью. Установив на огонь чайник, он оперся локтем о низенький холодильник и взялся ждать, когда вода закипит.

Пока Хромой неподвижно стоял посреди кухни, я сумел хорошо разглядеть его наружность. Телосложения он был поджарого, жилистого, черты лица обыкновенные, чуть резковатые. Некрупный нос, русые волосы, прямые и коротко стриженные. Ни усов, ни бороды он не носил. На вид — под пятьдесят. Из широко расстегнутого ворота плотной бордовой рубахи выглядывал тельник. Пытаясь как можно вернее определить рост Хромого, я привстал на мыски и потянулся вперед. На ненадежной опоре моя нога соскользнула, я пошатнулся и, чтобы удержать равновесие, судорожно впился пальцами в жесткую, как наждак, кору клёна…

Отдышавшись, я испуганно огляделся, слизал с ободранных пальцев кровь и снова занял свой пост. В эту минуту с неба стал сеяться мелкий унылый дождик.

Хромой сидел за столом и пил из фарфоровой кружки чай. Остальные окна квартиры оставались по-прежнему неживыми — больше в квартире не было никого. Напившись чаю,