– Слушай, Аксен, там наших, корабельных, в полон взяли, на берегу сидят связанные. Что делать будем?

– А у тебя что, рать в две сотни мечей под рукой есть? Или ты хочешь, чтобы мы вдвоем напали на разбойников? Татей еще полно осталось, да и луки у них есть, сам видел. Мы и до наших добежать не успеем, посекут стрелами.

– Тогда что делать?

– Домой возвращаться, а по пути в Парфино зайти, известить, что с новгородцами приключилось, может, рать небольшую собрать успеют да перехватить, хотя вряд ли.

– Это почему?

– Разбойники-то конные.

– А пленники пешие, да обоз под добычу надобен, а он медленно идет.

Аксен поскреб голову:

– А и правда! Тогда надо идти.

– Аксен, ты иди один, поспешай, а я тут останусь, буду в отдалении от пленников идти, на дороге, на перекрестках знаки оставлять – скажем, веточки подламывать. Тогда пленников быстрее сыскать можно будет.

– Это ты ловко придумал. Тогда удачи тебе!

– И тебе того же!

Мы обнялись на мгновение, затем разошлись каждый в свою сторону, молча и не оглядываясь. Я снова пробрался на берег, спрятался в кустах. На противоположной стороне за время моего отсутствия появились изменения – целый обоз. Разбойники лихо грузили на подводы добытые мечом трофеи, двое нарядно одетых в цветные жупаны внимательно за ними приглядывали. Не иначе как вожаки, дворяне небось литовские.

Когда все товары были уложены, пленных пинками подняли. В это время освобожденные от тяжелой цепи суденышки, влекомые течением Ловати, медленно стали отдаляться от берега, спускаясь к Ильменю. Литвины загомонили сначала, увидев, как корабли отплывают, но потом махнули рукой – и правда, в княжество Литовское как на кораблях проплыть?

Тяжелогруженые возы тронулись, сзади пошли понурые пленники, подгоняемые конвоем из литвинов. Выждав, когда берег опустел, я огляделся – никого. Спустился к воде; стараясь не плескать и не поднимать шума, переплыл реку. Перебежав к кустам, разделся, выжал одежду, слил воду из сапог, тут же все это натянул на себя. Двинулся вдоль колеи, пробитой десятками колес в мягкой земле.

Вытоптанный ногами и колесами след извивался между деревьями, уходя на закатную сторону. Я двигался параллельно ему, но в глубине леса – не дай бог, если пойду по колее и кто-нибудь из литвинов обернется, сразу спалюсь.

Иногда я выходил к колее, ломал несколько веточек – так, чтобы они бросались в глаза, – надо оставить четкий след, где прошли разбойники. Я все еще лелеял надежду на помощь. Но при размышлении понял, что это маловероятно. Аксену идти до Парфино пешком два дня, да пока рать соберут, до места засады и боя доберутся – считай, семь ден, да по следу неизвестно как идти получится, а до порубежья литовского недалеко. Даже при медленном ходе обозном все равно за неделю литвины с обозом и пленными на свою землю уйдут. Я аж зубами заскрипел от злости: все просчитали, не ошиблись. Конечно, такие набеги на целый караван купеческих судов с бухты-барахты не делают. Все литвины прикинули – что до ближайших городков пешком идти за помощью долго, а порубежье – ближе.

Я шел и матерился про себя. Что же делать? Чем дольше я шел, тем яснее осознавал, что я один и помощи ждать не от кого, и такое отчаяние накатило – впору плюнуть и обратно повернуть. Да только не привык я бросать начатое дело на середине. Вот веточки заламывать на пути разбойничьем бросил – лишнее.

Начало смеркаться, затем стемнело. Я стал вдвойне осторожнее, шел медленнее, ощупывая ногами землю. Хоть и торопятся литвины, но ночью не пойдут. Места здесь глухие, болотца встречаются, рисковать обозом никто не захочет. А и правда – зачем? На полсотни верст вокруг – ни души, ни деревеньки. Покушать и выпить у них с собой есть – небось вчистую корабельные запасы вымели, захотят ночью согреться – костерок разведут, никто в глухомани не увидит. Так и есть – впереди, за деревьями, мелькнул огонек костра, потянуло дымком.

Медленно я приближался к стоянке. Стоп! Костерок сыграл с литвинами плохую шутку – за одним из деревьев был виден силуэт дозорного. Я его на фоне костра видел, а он меня – нет.

Обойдя часового сбоку, прикрываясь деревьями, подкрался поближе и, улучив момент, когда дозорный отвернется в другую сторону, в два гигантских скачка оказался рядом с ним и трофейной саблей снес ему голову. Вот подхватить падающее тело не успел, но на шум никто не обратил внимания. Литвины у костра уже чувствовали себя в безопасности – говорили свободно, смеялись, пили из кувшинов вино, что-то варили в медном котле. Я принюхался – мясной запах шел от котла, небось каша с мясом. Я сглотнул слюну, в животе забурчало. Когда был завтрак-то, а целый день пришлось то саблей махать, то в воде сидеть, то пешком идти. Не отказался бы я сейчас за тем котлом посидеть.

Литвины пошарили в повозках, стащили к костру целую кучу снеди, выбили у одного бочонка с вином дно и стали шумно отмечать победу с богатыми трофеями. Когда ложки разбойников заскребли по дну опустевшего котла, мне пришлось лишь горестно вздохнуть.

Насытившись, разбойники захотели развлечений. От пленников отделили солидного купчину в годах, приволокли к вожаку, бросили под ноги. О чем спрашивал вожак – слышно не было, только разговор принимал какой-то нехороший оттенок. Вожак вскочил, начал пинать купца ногами, потом ножом отрезал у него бороду – сильнейшее оскорбление на Руси для православного. Купец плюнул на обидчика. Вожак наклонился, вонзил нож в живот купцу и медленно, явно наслаждаясь мучениями жертвы, потянул нож кверху, увеличивая разрез. Купец надрывно закричал, затем стих. Литвины захохотали.

Я стиснул зубы, в висках стучали молоточки, ненависть и злость захлестывали все мое существо. По взмаху руки вожака двое подручных притащили еще одного новгородца – совсем молоденького парнишку лет шестнадцати-семнадцати, с замотанной холстиной рукой, на которой темнела кровь. Парнишка в ужасе уставился на еще агонизирующего купца, глаза в страхе заметались по сторонам, на лбу заблестел пот. Вожак начал размахивать перед перепуганным парнишкой окровавленным ножом, потом неожиданно взмахнул рукой и отсек новгородцу ухо. Парень закричал – и от боли, и от испуга, по голове струилась кровь. Пленник дергался, но руки были связаны за спиной, и подручные надежно держали его за плечи.

Ярость моя нарастала, требуя выхода. Да, пленников берут, но не издеваются, а возвращают за выкуп, в целости, между прочим. Я почувствовал, как мышцы и все тело наливаются упругой мощью. Было ощущение, что одежда моя вот-вот треснет от распирающей силы. Не в силах сдержаться, я вскочил, выхватил саблю и, не таясь, бросился к литвинам. Все-таки что-то произошло, время для меня необъяснимо сжалось – я летел, как ветер, а все вокруг застыли.

Литвины медленно, как в кино, начали поворачивать головы на шум, с которым я ломился через лес, как лось во времена гона, а я уже был в гуще врагов и рубил, и рубил головы налево и направо. Вернее – даже не рубил. Я пересекал саблей шею и несся дальше. Какое-то время голова еще оставалась на шее, был виден лишь порез, голова еще моргала глазами, не осознавая, что уже мертва.