Сейчас Алёша лежал перед ней, и Татьяна Ивановна знала, что она должна сделать, если он придёт в себя. Она должна его выходить ради подруги и сгладить свою невольную вину. Она тайно любила Алексея Рейнгардта, но об этом никто не знает. Нерасшифрованным туманом само по себе в её душе жило чувство, она не пыталась в нём разобраться, оно было для неё естественным, как для женщины ощущение материнства… разве женщина пытается разобраться, что такое для неё материнство? Раз женщина любит, значит, существует материнство. Существует, и всё!

Если есть женщина, значит, есть и чувство.

Она ждала знака, что дрогнут пальцы Алексея или дрогнут веки.

И вдруг вспомнила фигуру только что вышедшего из палаты Курашвили, он как-то неловко прижал к груди томик Чехова. А этот томик, она его узнала… Боже мой!.. Ей подарил поручик… или подпоручик… как же его фамилия? Нет… она не помнила фамилии того раненого молодого офицера, который подарил ей этот томик и не заметил, что испачкал его кровью, а потом умер.

Она стала переливать кипяток в кювету со шприцами и радовалась тому, что вот только что свалился камень с её души, и она вспомнила, когда первый раз увидела Курашвили. Она вспомнила стоящие три фигуры на снегу, одна фигура её дядюшки, вторая коменданта санитарного поезда, и там же стоял доктор Курашвили…

Вдруг она услышала стон…

Она обернулась и увидела, что Рейнгардт на неё смотрит, у него были расширенные глаза, оскаленные зубы, и он тянул руки к подвязанной согнутой ноге. Это и было то страшное, чего нельзя было допустить, – если он освободит ногу и выпрямит, то наружу хлынет кровь, и тогда ему останется жить несколько минут. Татьяна Ивановна бросилась к кровати, схватила руки Рейнгардта и стала кричать во весь голос.

Они кричали оба.

Ещё было утро, врачи и фельдшеры обходили раненых, и все быстро собрались вокруг Рейнгардта. Перевозить в операционную было некогда и нельзя – оперировать надо прямо здесь. Фельдшера и санитары стали носить инструменты и медикаменты. Прибежал Курашвили, он так и не заснул и услышал про переполох. Санитары держали руки Рейнгардта, один удерживал согнутой ногу, фельдшеры приготовили гору тампонов, Татьяна Ивановна смывала спиртом руки хирургу, а Курашвили уже накинул на нос и оскаленный рот Рейнгардта ватную маску, намоченную эфиром. Рейнгардт закусил её, рычал и через несколько секунд затих.

Операция была короткой, пуля сидела неглубоко и затыкала собой артерию, поэтому, когда хирург извлёк пулю, дело было только за тем, чтобы быстро зашить рану и не дать вытечь много крови.

Рейнгардта перебинтовали и привязали руки к кровати.

Когда извлечённая пуля, брякнув, укаталась в кювете, Татьяна Ивановна вздохнула, и ей показалось, что только что кончилась охота на маленького, злобного и очень опасного зверька. Она обвела взглядом всех. Хирург и фельдшера стаскивали с себя повязки, Алексей Рейнгардт лежал на спине, над ним стоял доктор Курашвили, и Татьяне Ивановне показалось, что Рейнгардт похож на рыцаря Айвенго, а измождённый бессонными ночами Курашвили на смерть. Но всё было наоборот, это в Рейнгардте только что сидела затаившаяся смерть, а Курашвили и ещё четверо её изгнали.

Поручик Рейнгардт оброс курчавой бородкой и действительно был похож на средневекового рыцаря. Татьяна Ивановна смотрела на него, сквозь него, не в силах освободиться от тех образов, которые только что пришли. Она мотнула головой, ещё раз вздохнула и села на табурет: «Черт возьми эту войну! Это всё она!»

Все вышли. С Татьяной Ивановной в палате остался санитар, на тот случай, если раненый вдруг очнётся после наркоза и попытается пошевелиться.

И Курашвили понял, что и на этот раз ему не удастся открыться перед Татьяной Ивановной. Он похлопал себя по карманам и решил, что выпьет спирту и тогда точно заснёт.

* * *

Подполковник Вяземский принимал полк.

Ротмистр Дрок выстроил пять эскадронов, учебную команду и обоз. Перед серединой полка были приготовлены аналой и молебный столик. Раздались команды: «Шашки в ножны! Трубачи на молитву! На молитву, шапки долой!»

На правом фланге № 1-го эскадрона у знамени замерли трубачи. На левом фланге возглавлял обоз ветеринарный врач: в два ряда построились фельдшера, кузнецы, седельники, конюхи и все остальные до последнего человека. В строю отсутствовал № 2-й эскадрон и врач Курашвили, за ним отправили трёх драгун и санитарную двуколку.

После молитвы Дрок отрапортовал и сдал полк, Вяземский принял и поехал вдоль рядов. Дрок ехал рядом и молчал. В эскадронах с № 1-го по № 4-й на командира полка смотрели закаленные в боях молодцы, они показались Вяземскому одинаково рублеными и обветренными. Дальше было хуже, драгуны, вновь испечённые, сидели в сёдлах кто как, и лица по большей части у них были смятые испугом. Вяземскому было понятно, что сказать тут нечего, пополнение набиралось, как голодные рыбаки выцеживают речку мелкой сеткой, забирая и рыбу, и рыбешку, и всё, что попадётся, и тину. Разномастные люди на разномастных лошадях.

Вяземский всматривался в глаза, его наполняло разочарование, а когда он доехал до первого новобранца № 6-го эскадрона, то уже и переполнило, но он сдерживался, чтобы никак этого не показать, сознавая, что испуганный человек становится хрупким, как пересохшая и выветренная глина.

– Здорово, молодцы! – прокричал он драгунам № 6-го эскадрона, и те ответили. Но лучше бы промолчали. Из-за спины послышалось что-то похожее на шелест, это тихо ржали эскадроны с первого по четвёртый. На них оглянулся Дрок и от седла погрозил плёткой.

К середине дня во главе своего эскадрона до расположения полка добрался Василий Карлович фон Мекк. Он не уберёг себя, потому что торопился, и правое плечо его гимнастёрки побурело от крови.

Для отдыха и пополнения полк квартировал в казармах 27-й артиллерийской бригады на южной окраине городка Олита в большой роще на берегу Немана. Погода стояла отличная, и Дрок предложил обедать на воздухе. Клешня, как денщик командира полка, возглавил офицерских денщиков, поставил не очень далеко походную кухню № 1-го эскадрона и, судя по запаху, готовился накормить офицерское собрание пойманной ночью рыбой.

Отец Илларион шёл к офицерам, когда все уже собрались. Он чувствовал себя неважно. Он всю ночь, как это называл вахмистр Четвертаков, «пробулькался» на воде. Четвертаков возглавил команду рыбаков, в Олите арендовали несколько лодок, за неделю из расплетённых отличных шёлковых шнуров несколько опытных в рыбалке драгун сплели сети, и рыбалка получилась очень удачной. Поймали сомов, щук, несколько мешков карасей, плотву и много всякой мелочи. Всего до десяти пудов. Наловили и два мешка раков. И сейчас Клешня уже заканчивал кашеварить.

К сервированному столу офицеры не подходили, стояли группами. Самая большая группа, пятнадцать человек, были вновь прибывшие, они держались в стороне. Дрок, пока ещё распоряжавшийся, не торопился их звать. Он, адъютант Щербаков, отец Илларион, по-свежему перебинтованный ротмистр фон Мекк и другие старые офицеры полка стояли рядом с палаткой Вяземского и ждали, когда тот выйдет. Аркадий Иванович хотел продемонстрировать офицерам купленную в Москве английскую винтовку и немного задерживался.