— Уровень шестьдесят пять и четыре от предельно допустимой нормы… — пробубнил за спиной ученый. — Семьдесят два и два… семьдесят семь и один…

— А если сотня? — спросил Ткаченко.

— Под препаратами можно до трехсот процентов пережить без последствий… восемьдесят ровно… восемьдесят три…

«Шелест» тоненько запиликал зуммером, но Лазарев выключил сигнал тревоги:

— Да знаю я, знаю, что туда нельзя… знаю… девяносто пять и пять… девяносто восемь…

— Слушай, а надо ли постоянно докладывать, сколько там дряни в процентах набежало? — Шелихов, уже поднимаясь к дверям, обернулся. — Скажи, если крайняк и дальше нельзя… только тихо.

— Инструкциями положено… ну, ладно. И… тихо говорить не буду — не расслышишь. Там… на слух очень давит. — Ученый снова уставился в свой прибор.

— Так, значит. Кто что увидел, тут же сообщает, что и где. Если мы все видим одно и то же, долбить со всех стволов. — Шелихов сплюнул слюну, показавшуюся ему мыльной на вкус. — Если видит только один из нас, то это глюк, и топаем дальше. Патроны не жечь попусту. По мне и соседям не стрелять. Запомнить сейчас и накрепко: то, что идет рядом и впереди — напарник. Как «Отче наш» запомнить! Знали бы вы, сколько дебилов друг друга перестреляли в пси-аномалиях…

— Ясно, — кивнул ученый.

— Повторить с чувством и расстановкой, — жестко приказал Серый. — Один раз вслух и остальное время про себя, пока мы будем там. Шептать, как молитвы.

— И это тоже понятно… хорошо. Идем.

Семену показалось, что эти слова Игорь сказал уже через толстую мягкую перину — в ушах вовсю пищало на одной тонкой, пронзительной ноте. Цвета мира начали меняться, становясь кислотно-насыщенными, яркими, после чего разом терялись в сплошном сером мерцании, похожем на изображение в допотопном черно-белом телевизоре. У дверей общежития выросла вдруг длинная, неровная рука с черными пеньками обрубленных пальцев и начала медленно раскачиваться, не то подманивая, не то уже прощаясь.

— Рука у двери, — быстро и внятно произнес Шелихов.

— Нет… — ответил ученый.

— Не вижу… — послышался голос Ткаченко.

Значит, кажется… но, однако, до чего жуткая галлюцинация… рука толщиной вроде как детская, а вымахала уже на три метра, извивается, словно змея. И еще руки лезут изо всех темных углов, правда, короткие, но целыми кустами, и пальцев на них нет, только какие-то спекшиеся, подсохшие обрубки.

— Руки никто не видит?

— Нет… в фойе крысы. Дохлые. — Ученый сглотнул.

— Нет крыс. — Семен мотнул головой. — Медленно, дальше… за мной. Не спешить.

— Сто четыре и два от предельной… — доложил Лазарев, а Ткаченко, охнув, вдруг съежился, закрыл лицо руками и повернул назад, едва пройдя через двери.

— Простите, мужики… простите ради бога… не могу дальше… подыхаю просто… — издалека услышал Шелихов сдавленный, задыхающийся голос капитана. — Простите, мужики… я туда не могу…

— Дальше топаем? — спросил Серый.

— Да… да. Пошли, — с трудом проговорил Лазарев, лицо которого почему-то посинело и покрылось черными пятнами. — Идем.

И Семен пошел. Мимо павильона охраны, где через стекло кривлялась и скалилась длинная тощая рожа на неимоверно тонкой костлявой шее. К лестнице и комнатам администрации, где по полу стремительно носились плоские облезлые мыши, а с потолков свешивались занавеси клубящейся черноты. По коридору, где Шелихов выстрелил во что-то непонятное, не бывшее тем не менее галлюцинацией — коряга из сухой ноздреватой плоти на двух корявых подпорках, совсем не похожих на ноги, с шумом скатилась в подвал, теряя по дороге лохмотья слезающей шкуры и короткие, ломкие конечности. И — лестничный марш… наверх. Еще выше. Поплыли волнами стены, качнулась под ногами лестница, перила которой свернулись вдруг в гротескные часовые пружины, а с потолка и до самого пола в угольно-черном коридоре второго этажа протянулись живые глазастые сталактиты, а полуоткрытая дверь вдруг обзавелась большим вялым ртом, растянувшимся в широкой слюнявой улыбке.

— Сто сорок от допустимой… — простонал Лазарев сзади. — Первичные данные записаны.

В коридоре вдруг стало немного светлей, ровно настолько, чтобы Семен различил вылезающие из стен пустые лица, головы, руки. С потолка, почему-то бесшумно, начала целыми потоками стекать грязная, пенистая вода с кишащими в ней насекомыми, и коридор показался бесконечным, сходящимся в точку. Линолеум на полу вспучивался волдырями, опадал, в слабом свете улицы носились вихрями тени, и даже перед закрытыми глазами бессмысленно лыбились тысячи безумных лиц.

— Сто восемьдесят…

Семен почувствовал, как в его голове начали одна за другой лопаться звонкие, колючие струны, что там, внутри черепа, давит на кости холодная чугунная станина с множеством винтов-барашков, перекрученных сумасшедшим настройщиком.

— Дома проглотят зрение фиолетовых цветов, — заявил вдруг Лазарев. — Зачем танцуют точки в клетчатой бесконечности?

Шелихов обернулся как раз вовремя, чтобы поймать падающего Игоря за ворот. Серый, стараясь не попасть по очкам, отвесил Лазареву мощную затрещину.

— Просыпайся, чучело, блин… давай очухивайся…

— Ох… ч-черт… мне что-то совсем нехорошо… дальше нельзя… где, кстати, детектор?..

— Посеял? — Семен зажмурил глаза от прострелившей затылок боли. — Давай… поворачивай в комнату. Все, на фиг… заканчиваем.

Шелихов посмотрел на пол, но глаза заволокло дымящейся темнотой. «Шелест» он увидел только случайно, боковым зрением, да и то потому, что прибор часто мигал синим диодом. Рядом с ним, возле пожарного щита, лежал какой-то круглый предмет, и Семен недолго думая прихватил заодно и его.

О том, чтобы возвращаться тем же путем, не могло быть и речи — слишком далеко, да и голова начала болеть так, что поплыло сознание, и без того растерзанное пси-воздействием. Семен на себе втащил Лазарева в комнату, едва не свалившись по дороге, свободной рукой подхватил стул и с размаху запустил его в окно. Как ни странно, тот просто пролетел стекло насквозь и исчез, после чего Шелихов понял, что его руки пусты, а в комнате вообще нет мебели…

Семен подошел к окну и, натянув рукав куртки на кулак, наотмашь вышиб двойное стекло. Под оглушительный грохот осколков обои комнаты тут же покрылись тысячами длинных кровавых порезов, кто-то захохотал в коридоре, а пол просто провалился бездонным черным колодцем.

— Лазарев, твою мать, ты где?! Уходим! — насколько позволяли силы, гаркнул Шелихов, поймал вынырнувшую из темноты руку и просто перевалился через подоконник.

Падение было суровым. Шелихов приземлился на спину так, что от удара из легких вышибло воздух, и сталкер некоторое время лежал, пытаясь восстановить дыхание и корчась от боли в пояснице. Сверху к тому же прямо на него грохнулся Лазарев — отчего Семен дополнительно получил несколько очень жестких ударов. «Хорошо, что не Яковлев с нами в экспедиции, — подумалось Шелихову. — Иначе просто убило бы на месте…»