— Все супружеские пары ссорятся, Мэрилин. Будем надеяться, что вы справитесь с этим.

30 ноября 1959 г

— Мне снилось, что я упала в глубокий темный колодец, в пропасть глубокой депрессии, — так начала Мэрилин наш следующий сеанс. — Я протягивала к вам руки, умоляя о помощи. Вы подошли к колодцу и опустились на колени. Я не видела вас, но чувствовала, что вы там. Я вцепилась в вас изо всех сил. Внезапно вы встали и заявили, что вам нужно идти, но что моя мама будет ждать меня внизу.

— О, Мэрилин, — сказала я, — как страшно! Вы думаете, что я такая же, как ваша мать, стояла бы и смотрела, как вы тонете?!.

1 декабря 1959 г

Один ужасный сеанс непрерывно следовал за другим. Почти все время в эти дни Мэрилин, повернувшись ко мне спиной, апатично продолжала свой рассказ. Я почувствовала ее мучительную боль и попыталась успокоить ее.

— Прекратите! — закричала она, — Прекратите! Вы убьете меня своей добротой! Я хочу умереть… умереть… умереть! Каждое утро я просыпаюсь и плачу из-за того, что я все еще жива.

Я оцепенела от нахлынувшего на меня глубокого отчаяния. «Что я могу сделать?» — задавала я себе вопросы. «В какое положение я себя поставила? Она не позволит мне помочь ей. Она не обратится в больницу, в которой зарегистрирована. Если все будет продолжаться, как сейчас, она, вероятно, убьет себя. Но если я прекращу сеансы, она, безусловно, убьет себя. В такой ситуации не может быть выигравших».

Всякий раз, когда я чувствую себя особенно беспомощной, как в данный момент, я сажусь в свое потрепанное кресло аналитика из мягкой коричневой кожи, с мягкими подлокотниками, откидной спинкой и подставкой для ног. Оно служит мне верой и правдой уже двадцать лет, и я ни за что не поменяю его.

В тот вечер я устроилась, откинувшись на спинку и подняв ноги на подставку, в своем любимом кресле, как делала много раз за прошедшие годы. Я размышляла: в этом самом кабинете я помогла многим людям наладить их жизни. Некоторые были удручены не меньше, чем Мэрилин. Возможно, те мастерство и квалификация, которые помогли мне в работе с ними, выведут меня из затруднения и на этот раз.

Неожиданно, мне на память пришел случай с Шейлой Скотт, склонной к суициду пациенткой, с которой мне довелось работать на заре моей карьеры психоаналитика. Лечащий доктор направил ко мне Шейлу с запиской: «Ее жизнь не имеет значения ни для нее, ни для кого-либо еще на этом свете. Терапия — единственная возможность удержать ее от рокового шага. Если вы добьетесь успеха, это будет победа. Если ничего не получится, это не станет большой потерей для Шейлы».

Проницательный врач подготовил меня так, чтобы я не чувствовала себя виноватой, если Шейла все же убьет себя. Мне стало легче, когда я вспомнила ту записку. Мне стало понятно, что если Мэрилин действительно покончит с собой, то не по моей вине. А кроме того, я вспомнила, что, несмотря на все трудности, Шейла справилась со своими проблемами. Если я смогла помочь такому жалкому существу, какой была Шейла при первой нашей встрече, то я могу помочь и Мэрилин, у которой гораздо больше причин продолжать жить, чем у Шейлы.

Я почувствовала себя лучше, по крайней мере на тот момент.

Депрессивное настроение Мэрилин не изменилось.

— Нет никакой надежды, — повторяла она, — я хочу умереть.

Я слушала ее молча. По непонятной причине в тот день мое отношение к ней изменились. Можно предположить, что человек должен сочувствовать столь несчастной душе, но только не я сегодня. Я сидела и изо всех сил пыталась сдержатся.

«После всех моих усилий и безграничного терпения, это — моя награда?» — Мое возмущение нарастало. Я кипела, я искрилась, я дымилась.

— Что вы делаете? — спросила Мэрилин.

— Вы меня так разозлили, что мне хочется вас убить.

— Вы хотите удушить меня?

— Задушить вас, заколоть кинжалом и разрезать на кусочки — такие мелкие, чтобы можно было превратить их в пыль. Тогда бы Мэрилин больше ничего не беспокоило.

— Это именно то, чего я хочу, — просто заявила она. — Я хочу так рассердить вас, чтобы вы меня прикончили. Я не хочу жить. По крайней мере, я должна попытаться это сделать однажды, — сказала она, выходя в дверь. — Увидимся на следующей неделе… если я буду еще жива.

7 декабря 1959 г

И до сих пор ее печаль не иссякла.

— Я так несчастна, доктор. Ничто в моей жизни не радует меня. Я — ничто, абсолютное ничто. И знаете, что я скажу? Может, вы — врач и все такое, но вы — тоже ничто. Ничто, ничто, ничто! Вы — ничто, так же как и я. — Ее глаза наполнились слезами.

— Вы правы, Мэрилин. Я — ничто, — согласилась я. — По большому счету в этом бесконечном мире все мы — не значительнее крошечной блохи.

Она посмотрела на меня удивленно.

— Почему мне так трудно принять этот факт? — спросила она.

— Вам пришлось учить этот урок слишком рано, — пояснила я, — когда ваша мать лишь изредка осознавала ваше существование. Маленькому ребенку слишком трудно было справляться с этим. Возможно, когда мы достаточно зрелы, нам легче принимать правду в небольших дозах.

— Ну, — сказала она, — я просто одержима этим. Я хочу объяснить людям, как они ничтожны на самом деле — каждый из них, все без исключения, будь они лауреаты Пулитцеровской премии, кинозвезды, режиссеры или именитые продюсеры. Пройдут тысячелетия, и никто из них не будет иметь ни малейшего значения, и ни один из них не может отрицать этого.

Ни семья, или образование, или успех никогда не изменят этого. Чем более не заслуживающим внимания чувствует себя человек, тем больше он делает, чтобы доказать обратное. Мне кажется, именно это мне всего труднее вынести. Из ничего мы приходим и в ничто возвращаемся.

Мои глаза наполнились слезами.

Мэрилин права. Правду, как и смерть, принять слишком трудно.

12 декабря 1959 г

Следующие четыре дня после этого разговора с Мэрилин все мои мысли были сосредоточены только на ней. Меня терзал страх, что она покончит жизнь самоубийством. Я не могла ни есть, ни спать. Груз ответственности и чрезмерность задачи, которую мне предстояло решить, приводили меня в смятение.

«Достаточно ли я подготовлена, чтобы помочь ей? — спрашивала я себя. — Всю свою сознательную жизнь я посвятила этой работе, включая многие годы, посвященные персональному психоанализу. И тем не менее у меня немало ограничений, недостатков и неисследованных проблем. Эта такая трудная задача. Ужас, отчаяние и уныние, слитые воедино, несмотря на всю их гламурную упаковку. Хватит ли у меня сил и знаний, чтобы поддержать ее?

Возможно, я просто слишком близко приняла все это к сердцу. Может, другой терапевт был бы полезнее для нее? Я так не думаю. Пусть у меня слишком большое самомнение, но если я не смогу ей помочь, то никто не сможет.

Вот что я об этом думаю: если Мэрилин все же покончит с собой, это случится потому, что она не хочет больше жить. Баланс сил играет самую важную роль. Мы не можем знать заранее, что в конечном итоге окажется сильнее: инстинкт жизни или инстинкт смерти. Не существует никакой возможности предсказать, какая сила возобладает над другой, до тех пор, пока мы не попробуем что-то изменить. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь ей преодолеть депрессию. Большего для нее не сможет сделать никто».