— Как?

— Элементарно. Скрутил и трахнул жестоко, он под кайфом сильный, как бык. Вообще-то я его таким люблю, но тут был перебор: я поняла, что у него крыша поехала. Меня не узнавал, звал Светкой — это жена, которая его бросила. Я кричать начала, думала оттает. Очнулся, прощения попросил. И опять в страхи. Вбил в голову, что голуби за ним следят. Сам их прикармливал, крошки на козырек под окном кидал. Убежал, где-то прятался, ночью приполз — ночью птицы не летают. Принял дозу, и его поперло.

— Стал резать себя скальпелем?

— Я видела, как по полруки сносили — боли же нет, только страх лопнуть и облегчение, когда кровь потечет. Я сама не поролась, но видала. А хочешь — тараканов гонять? Они под кожей поселяются, воняют, как гной или говно, жрут тебя изнутри, размножаются. В прошлый раз он ноги колол, чтобы их выпустить, — три часа в ванне столбом простоял, чтобы они вниз стекли и разбежались. Улет полный!

Она вдруг рассмеялась.

— Такие пироги… Не знала?

— Знать не хочу. Сдай его завтра врачу, а лучше в больницу, он на пределе, поверь мне.

— Еще нет. — Она вздохнула. — В больничку нельзя, закатают надолго. Сам отойдет, завтра будет, как тряпка. Ты приди, проколи его еще денек-другой, чтоб он проспался и не вставал. Поколешь, я денег дам.

— Я не врач, не могу взять на себя ответственность.

— Ну и на том спасибо. Значит, надо Черепу кланяться, он вызовет доктора.

— Ты сама-то как, ведь ты тоже…

— Я покурила маленько, мне сейчас скатываться нельзя, да и не хочется, если честно. Когда он в навязках, я должна быть, как пионер-герой Валя Котик, — всегда готов!

Она начала засыпать прямо на глазах, речь ее стала бессвязной, она с трудом поддерживала беседу. Я отвела ее в комнату, уложила на диван.

— Спсибо, буду должна. — И она отключилась.

Я накрыла ее махровым халатом — в квартире почти не было вещей: колченогий стол, разбитые, стянутые скотчем стулья, какие-то тряпки у стены — нестиранное белье, и ушла, притворив дверь.

Рассказанного и увиденного было достаточно, чтобы лишить меня сна. Я легла в кровать и долго лежала в темноте, смотрела в потолок.

Вспомнилась наша улица в Пенджикенте — поздний вечер, тишина вдруг взрывается дикими криками, грохотом разлетающегося стекла, треском крушащейся оконной рамы. Со второго этажа геологического барака, что напротив нашего дома, вылетает Костя Мурад — бич, геологический сезонный рабочий. Я, девочка, смотрю на все из-за занавески — крики напугали меня, я почти уснула, но вот случился очередной дебош, я вскочила и уже стою у окна.

Костя долго лежит без движения. Наконец, как в замедленном кино, начинает шевелиться, встает на четвереньки, оглядывается, соображает, где он и как сюда попал. Ощупывает себя, вытирает лицо, руки его в крови, вероятно, он порезался, пробив головой окно. Из подъезда общежития выходит его вечный собутыльник Рауф по кличке «Хромой» — сломанная нога неправильно срослась, он заметно подволакивает ее.

Кругом темень, окна в общаге даже не зажглись. К таким разбирательствам здесь привыкли… Кажется, я одна подглядываю за ними. Два приятеля перебираются к единственному фонарю на улице, причем Костя ползет на карачках, как зверь, — сил встать на ноги у него, похоже, нет. Хромой стоит над другом, ощупывает его голову.

Они что-то обсуждают, громко матерятся, машут руками в сторону общаги. Рауф отходит к колонке, снимает с себя рубаху, мочит ее в струе воды, возвращается, заботливо обтирает лицо раненого товарища.

Тот еще не вполне в себе, хлопает глазами, как после контузии.

Наконец, кровь смыта. Друзья располагаются прямо под фонарем.

Рауф достает папиросу, набивает ее планом, закуривает, затягивается, передает товарищу. Покурив, они впадают в оцепенение — Хромой опускает обессилевшую голову на плечо раненого Кости. Теперь тот поддерживает Рауфа, сам при этом занимается важнейшим делом — принимается быстро-быстро расчесывать свои колени, словно их накусали рыжие муравьи. Наконец и этот процесс завершен, оба немного приходят в себя и поворачивают тяжелые головы, смотрят так, словно увидели друг друга впервые. Дальше все происходит молниеносно: оба кричат, Хромой бьет Костю в лицо кулаком, Костя выхватывает нож и вонзает его в бок своего неразлучного друга. Улица опять взрывается криком — кричат теперь со всех сторон, к фонарю бегут какие-то мужики. У Мурада отнимают нож, связывают его поясным ремнем.

Откуда-то выныривают «скорая» и милицейская машина.

Последнее, что я вижу, — детское, улыбающееся лицо убийцы: он смеется, что-то бормочет себе под нос, садясь в «воронок». «Скорая» увозит Хромого, который выживет и долго еще будет бродить по городу в поисках приработка и кайфа, пока его не найдут утонувшим в холодном февральском арыке…

Из глубины квартиры появляется мама, укладывает меня спать, делает из одеяла конверт, сидит со мной, тихо гладит по голове.

— Спи, Верунчик, забудь, плохие дядьки подрались — это план, он лишает людей разума, делает их рабами травы.

…Я вспоминаю, я много о чем вспоминаю в ту ночь. Воспоминания лишают меня воли к сопротивлению — прошлое стоит перед глазами, с силой вжимает в матрас, я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

Образы, слова, запахи, звуки вспыхивают в сознании и уходят в тень, замещаются другими. Это похоже на погружение в океан, только мир, который заливает меня до самых глубин души, совсем не похож на красоты, что показывают по телевизору, — он прямой и твердый, как чугунный штырь, пригвоздивший Насрулло. Оказывается, он всегда со мной, вот только зачем? Ночь бесконечна для мыслей, которые не могут мечтать об утреннем солнце.

7

Утром меня разбудил звонок в дверь. Ожидая продолжения ночной истории, я быстро накинула халат и бросилась открывать. Каково же было мое удивление — за дверью стоял Марк Григорьевич. Он, оказывается, летел с австралийских гастролей и решил завернуть в Москву, сделать нам сюрприз.

Пока он мылся и готовил завтрак, я занималась бабушкой. Процедуры, овощное пюре и сок она приняла, как королева, встречающая иноземного посла некрупного государства, всем видом выражая свое превосходство и скуку от надоевшей церемонии.

После завтрака Марк Григорьевич вдруг спросил:

— Ты сейчас в аптеку и по магазинам?

— Как обычно, Марк Григорьевич.

— Погуляй, пожалуйста, часика три и возвращайся к двенадцати. — Он густо покраснел. — Ко мне должна придти ученица, не хочу, чтобы нам мешали.

Аптека была в соседнем доме, магазины тоже, сидеть внизу у Петровны не хотелось, я решила заглянуть в восемьдесят четвертую. Антон еще спал, Юлька же, наоборот, сгоняла в аптеку, купила гемодез и реланиум и, по ее заверению, уже собиралась стучаться ко мне.

Встретила меня, как старую знакомую.