В достоверных джинсах почтенных фирм тогда считывались не менее трех десятков примет подлинности.

Это были романтические времена джинсовой культуры, полные приключений, легенд и мифов. Джинсы того времени в СССР с первого взгляда определяли их владельца и носителя по крайней мере в инакоживущие, если не в инакомыслящие.

Это были универсальные штаны, одновременно маркировавшие владельца как фрондера и смягчавшие его фронду до приемлемой игры с государством в «казаки-разбойники»…

Казалось бы, по сравнению с молнией, заклепки по углам косо скроенных карманов – мелочь. Но, как ни странно, именно эти заклепки с торчащими сосочками стали главной деталью словесного портрета: «Парусиновые брюки с карманами, укрепленными по углам металлическими заклепками…» На это получил патент в 1853 году изобретатель Леви Стросс.

…Так мы и жили. Играли в джинсы.

А потом джинсы стали играть нами.

Мы присматривались к мелочам – правильно ли прострочен шов и верный ли узор на задних карманах.

А джинсы контролировали главное: сумели мы пробить к ним дорогу или остались лузерами, которым не полагаются эти советские антисоветские штаны. Мы боролись с влиянием капиталистического Запада, но Запад всегда побеждал в этой борьбе, обтягивая наши комсомольские задницы. Список тех, кому негласно (или гласно) полагался доступ к джинсам (см. выше), почти полностью совпадал со списком тех, кому полагался доступ к государственному штурвалу.

…А раннее солнце палило во всю силу, и Комсомольский остров стал свидетелем вечного сюжета: великие планы рухнули, построенные на раскаленном песке действительности. Деньги, конечно, мы пропили, джинсов мой друг Г. мне так и не купил – просто в очередной приезд не нашел их в торговом городе Херсоне. И купил их я сам, в Сухуми следующим летом, уже за 70 рублей, зато неувядающей фирмы Levi Strauss. Они были не на молнии, а на металлических пуговицах, из-за чего я сильно страдал, но потом узнал, что так даже аутентичней, и утешился…

…На четвертом курсе романо-германского училась девушка, у которой были настоящие женские джинсы – с застежкой сбоку, спрятанной в кармане. Это чудо вызывало всеобщий интерес, который джинсовая девушка не успевала, да и не всегда соглашалась удовлетворять…

…Когда я увидел секретаря горкома комсомола в настоящих джинсах – правда, во время Ленинского субботника, – я понял, что джинсы перешли на другую сторону в конфликте идей.

Они попали в тот набор, который я отвергал.

Номенклатурный набор семидесятых,

когда помимо наборов продавались только пищевые концентраты и «Родина щедро поила меня березовым соком, березовым соком…»,

когда набор был так же неотрывно связан со статусом наборополучателя, как дореволюционные мундиры и орденские ленты чиновников с выслугой лет и чином,

когда впору было вводить какого-нибудь «Станислава сырокопченого» или «Чавычу на муаровой ленте с бантами»,

когда финский костюм или пальто не существовали вне распределителей,

когда варианты непродуктового набора того времени бывали весьма разнообразны: например, мужские австрийские зимние сапоги и дамский итальянский костюм-двойка из джерси шли в одном комплекте, а женские югославские босоножки без пятки сочетались с мужским полосатым венгерским джемпером…

Но одно наименование было непременным – без него набор был не набор, и ассортимент закрытого магазина-распределителя нельзя было рассматривать всерьез.

«Шапка зимняя из меха норки (соболя, ондатры, нутрии и т. д.)».

Шапка была приметой члена ордена.

Рыцари ордена принадлежали ему душой и телом, зато вся страна принадлежала ордену.

И все они носили шапки. Некоторые авантюристы надевали шапки, не будучи членами ордена, но это не наказывалось – шапка была демонстрацией лояльности.

Ценность меха соответствовала рангу рыцаря.

Высшими считались те, кто был увенчан соболем, но они избегали его носить – зато соболя всеми хитростями добывали энергичные плебеи. Вслед летело почти беззвучное, шипящее страшное слово «нескромность».

Впрочем, нескромностью могли обозвать и дешевую ондатру, если ее надевал тот, кому положена более дорогая норка. Ишь, гордый какой товарищ…

В выборе меха шапки проявлялось свойственное только опытному рыцарю качество – чутье, иногда называвшееся «классовым».

При разнообразии меха фасон шапок был единым – два наушника, всегда поднятый надо лбом козырек… Фасон «пирожок» и мех нерпы считались сомнительными, от того, кто их выбирал, ждали реформ и других неприятностей – и дождались.

Обязательность меховой шапки не подвергалась сомнению.

Ее носили с октября до апреля.

Итак:

известный деятель международного молодежного движения,

или видный организатор-хозяйственник,

или крупный работник социалистической культуры,

или руководитель советского спорта,

ну, в конце концов, просто ответственный работник нового поколения (образование – Институт востоковедения, или военных переводчиков, или, на худой конец, просто Высшая комсомольская школа; возраст – до 35 лет)

– снизу – вылитый американский пастух, слегка даже потертые джинсы одной из трех-пяти лучших фирм,

и даже в наши морозы, когда непривычный-то к американской парусине товарищ запросто может тестикулы, так сказать, поморозить до звона,

– все равно: джинсы!!!

А теплой осенью или ранней весной,

когда голова и так потеет от новых задач,

когда волосы от такого перегрева начинают редеть еще энергичней обычного,

когда аполитичное студенчество давно уже вертит пустыми головами в облаках,

– без шапки – ни-ни!!! Шапка сдерживает мысли, не дает им разбежаться, сохраняет в заданных пределах. Мы не можем отказаться от шапки, товарищи, и не откажемся, товарищи!

…А однажды в глубоко провинциальном райкоме я видел шапку наверняка местного изготовления и дивного фасона. В ней все было фальшивое, бутафорское – поднятые наушники, козырек… Тесемки, которыми как бы связывались поднятые наушники, были пришиты к гладкому месту. Все это сооружение, очевидно, держалось на картонном каркасе. Владелец надевал шапку с невероятной осторожностью – как форму на торт, который еще предстояло испечь…

…А то еще один товарищ пошел в туалет на Казанском вокзале. Там тогда кабинки были с низенькими стенками. Ну, он только присел, а снаружи протянулась рука, сняла его пыжиковую шапку, а вместо нее нахлобучила рваную солдатскую, в каких дембеля, уезжая, салаг оставляют. И говорит рука: «Срать и в такой можно…» Ужас, да? Пыжиковая шапка, конечно, не из самых дорогих. Да и товарищ был просто завсектором в НИИ, но все равно обидно. Не то что советская антисоветская сатирическая классика, а прямо Гоголь…