После долгой паузы Джессика спросила:

— Кто вы?

— Моя дорогая, — пробормотал он. — Вы быстро учитесь. Простите меня.

— Господи Боже, — сказала Джессика.

Вилли поцеловал ее.

Они сидели почти лицом друг к другу, колени их соприкасались. Вилли крепко держал ее за запястье, а другой рукой обнял ее за шею и, играя, трепал ее волосы. Джессика схватила его за отворот пиджака. Они пристально вглядывались друг в друга.

— Вы очень красивы, Джессика, и вы мне напоминаете о моих снах, о тех, где меня обнимали. Простите, что я прикасаюсь к вам. Действительно, желать трогать кого-то — это очень важно, правда? Таким образом, мы, бедные создания из праха и глины, смотрим друг на друга, трогаем друг друга. Те немногие, кого вы трогаете, должны быть самыми дорогими для вас.

— Пожалуйста, скажите, кто вы, — сказала она. — Вы такой странный. Как ваша фамилия?

— Нет, нет. Будем просто Вилли и Джессика. Мы больше не встретимся.

— Вы не можете так говорить, раз вы поцеловали меня. Вы не можете поцеловать меня и исчезнуть. Я спрошу Джона…

— Если вы спросите Джона обо мне, я расскажу ему, что вы обыскивали его комнату.

— О, а говорили, что собираетесь быть мягким!

— Я мягок, дитя мое. Я просто лепечущий голос, птица на ветке, голос вашего сознания, может быть. И больше нет ничего, разве что маленький бесенок по имени Вилли, жизнь которого мгновенна и нереальна. Если я причиняю вам хоть малейшую боль, встряхните головой и возвращайтесь назад в прекрасный, странный, широкий и непредсказуемый мир.

— Но я должна вас еще увидеть, вы должны помочь мне, вы можете помочь мне.

— Любой может помочь вам, Джессика, если вы хотите, чтобы вам помогли. Сейчас есть только вы и я на острове, на приснившемся острове неожиданного, который будет вспоминаться как сон, только атмосфера и чувства, и никаких подробностей. О, вы так красивы. Можно вас поцеловать еще раз?

Джессика крепко обняла его и закрыла глаза. Она очнулась от звука скидываемых Вилли ботинок. Она скинула свои. Не разрывая губ, они упали на раскиданную постель.

Через некоторое время, когда они лежали, прижавшись сердцем к сердцу, Джессика мягко, не взволнованно, а просто с любопытством спросила:

— Что мы делаем, Вилли, что это?

— Это… это — кощунство, моя Джессика. Очень важный вид человеческой деятельности.

Как все настоящие графы Куртеры, Дьюкейн презирал Челси. Только хам может жить в таком месте, сказал он себе, поворачивая на Смит-стрит и проходя мимо ряда кокетливо выкрашенных дверей.

Однако ему было не до шуток. Ему казалось, что Биран в ловушке. Но захлопнется ли она? Биран — сильный человек и не дурак. И сколько бы ни пытался Дьюкейн ошеломить его или просто сблефовать, его будет нелегко сломить или заставить быть откровенным или просто по неосторожности выдать себя. Все, что Дьюкейну было известно, легко можно было объяснить так или иначе. И если Биран придумает какие-то объяснения и будет настаивать на них, что останется Дьюкейну делать? Только извиниться и отступить, а извинившись и отступив — что он сможет вообще сделать дальше? Когда Дьюкейн размышлял о том, как мало фактически он знает, он поразился силе своей убежденности в том, что Биран в чем-то виновен. Может быть, это было абсолютным заблуждением? Сегодня будет игра, подумал он. Но, может быть, настало время для игры, раз более разумные методы не давали ничего, кроме интуитивных догадок, варьируясь от подозрения в убийстве до вывода о полной невиновности.

Сейчас было около девяти вечера; плотный, пыльный, тяжелый от жары воздух висел над Лондоном, как полуспущенный воздушный шар, провисающий и душный. Желтый солнечный свет будто устал светить, и тень не приносила освежения. Только в дальнем конце улицы можно было увидеть смутную темную зелень деревьев, намекавших на близость реки. Дьюкейн, слишком нервничавший, чтобы ждать дома, шел из Эрлз-Корт пешком. Он рано поужинал с Вилли, который находился в загадочной эйфории. После ужина Вилли включил радио, и, уходя, Дьюкейн увидел, как тот кружится в гостиной под звуки до-минорного концерта Моцарта. Дьюкейн намеревался застать Бирана врасплох, поэтому, уходя, он набрал его телефонный номер и молча положил трубку, услышав знакомый высокий голос.

Когда Дьюкейн подходил к дому, он почти задыхался от беспокойства и возбуждения и был принужден несколько раз остановиться, чтобы поглубже вдохнуть плотный воздух, казалось, лишенный кислорода. Наконец он остановился в нескольких шагах от дома, встряхнулся или просто дрожь пробежала по телу, выпрямил спину и стремительно вошел в дверь. Она была открыта.

Дьюкейн замер на ступеньках с рукой, наполовину поднятой к звонку. Он опустил руку. При его взвинченных нервах все, даже самое простое, казалось мрачным предзнаменованием. Чего же он ожидал, в конце концов? Понял ли Биран значение телефонного звонка? Или видел, как он приближается? Дьюкейн стоял и размышлял. Он решил, что дверь открыта случайно. Потом он решил не звонить. Он должен просто войти.

Но когда он осторожно ступил на толстый желтый ковер, то почувствовал себя скорее тем, за кем охотятся, чем охотником. Он быстро и виновато огляделся, почти готовый уйти, остановился, прислушался. Молчание незнакомого дома сгустилось вокруг него. Погрузившись в него, он отметил тиканье часов, а потом расслышал и стук своего сердца. Он стоял неподвижно, разглядывая в золотистом вечернем полумраке инкрустированный столик, овальное зеркало, блестящие прутья, придерживающие на лестнице ковер. Другая дверь в дальнем углу была открыта, казалось, там горит свет, он подумал, что это, должно быть, бильярдная. Пытаясь восстановить нормальное дыхание и не идти на цыпочках, Дьюкейн открыл правую дверь. За ней, очевидно, была столовая. Огромное множество бутылок в шератонском буфете. Он отошел назад, вдохнул воздух и дошел до другой двери. Толкнул ее. Она была затемнена почти закрытыми венецианскими ставнями, сквозь которые едва пробивался свет длинными, тонкими, как волосы, линиями. Дьюкейн заморгал глазами в этой почти тьме. Затем он различил стоявшую фигуру в дальнем углу. Фигура была замечательная, она принадлежала Джуди Мак-Грат.

— Хелло, мой сладкий. Разве я не говорила, что мы встретимся опять?

На этот раз удивительным в Джуди Мак-Грат было то, что на ней не было одежды.

Дьюкейн медленно вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Собравшись с силами, он внимательно огляделся. В комнате больше никого не было.

— Добрый вечер, миссис Мак-Грат.

— Вы должны извинить мое дезабилье. Сегодня так жарко!

— Исключительно жарко и душно, — сказал Дьюкейн. Он сел в кресло и уставился на Джуди. Он мягко произнес: — Елена Троянская.

— Я знала, что вы меня вычислите, мой сладкий, вы такой умный. Хотите сигарету? Или одну из сигар Ричарда?

— Нет, спасибо. — Дьюкейн почувствовал: этот момент выходит за рамки моей привычной жизни, момент, подаренный божеством, может быть, не великим божеством и не добрым, но точно божеством. За всю свою жизнь он никогда не рассматривал обнаженную женщину таким образом.