– Как волк!

– Распорядись принести еду в покои Гая Цезаря, – Клавдилла отдала приказ управляющему.

– Осмелюсь спросить госпожу Ливиллу, куда поместить Гая Цезаря? – обратился раб к Ливилле.

Та замешкалась, но Юния опередила ее ответ.

– В мои покои, – без лишнего стеснения сказала она во всеуслышанье.

Они удалились.

– Какое бесстыдство, – прошипела вслед Друзилла.

– О боги! – вскричал Агенобарб. – За что мне такие муки? Ревность уже сжала когтями мое истерзанное сердце.

– Успокойся, Домиций! – сказал Виниций. – Ты знаешь, чья она невеста. Вернемся в триклиний, друзья! Чаши с вином ждут нас, а там, глядишь, и жених с невестой вернутся.

Юния провела Гая к себе, помогла ему раздеться. Рабы быстро натаскали в серебряный чан теплой воды, принесли закуски и кувшин с вином.

– Гай, милый! Как ты решился выехать в эту страшную грозу? – спросила Юния, помогая Калигуле усесться. – Дай я омою твои волосы. Ты весь в грязи.

– Ты тоже испачкалась, садись рядом. Твоя прекрасная прическа все равно испорчена. Я безумно хочу тебя, несмотря на усталость.

Юния посмотрелась в зеркало и в ужасе вскрикнула:

– О боги, мой наряд!

Она опустилась в теплую воду, Калигула, обезумев от желания, в мгновение ока избавил ее от ненужной одежды и впился жадным поцелуем в прелестные губки.

Через час, измотанные любовью, они лежали, растянувшись поперек кровати, и цедили вино из одной чаши.

– Ты не сдержал клятвы, – с запоздалым укором сказала Юния.

– Обстоятельства вынудили меня покинуть добровольное заточение в палатинском дворце и примчаться к тебе. То, что я услышал, грозит мне в дальнейшем неисчислимыми бедами.

Девушка в волнении приподнялась и крепко обняла жениха. С любовью и тревогой посмотрела в его зеленые глаза:

– Только не скрывай ничего! Помнишь, что было предсказано? Только вместе мы добьемся всего!

Калигула подробно рассказал ей о новостях, которые сообщил ему дядя Клавдий. Юния в ужасе молчала.

– Кажется, выход есть! – наконец сказала она. – Нам надо избавиться от Тиберия.

– Но как, моя звездочка? Ата затуманила твои мысли! На Капри к нему невозможно подобраться из-за надежной охраны.

– О Гай! Я имела в виду не старого Тиберия, а молодого.

– Гемелла? Да наши головы сразу слетят с плеч, если что-нибудь случится с внуком цезаря! Это невозможно! – Калигула в отчаянии схватился за голову.

– А к чему убивать Гемелла? Есть вещи пострашней яда и удавки.

– Что ты уже задумала, моя звездочка?

– Эти пока только неокрепшая мысль, мне еще надо поразмыслить над ней. Давай сыграем свадьбу. Затянувшееся отсутствие моего отца путает все планы.

– Как же ты заставишь отца вернуться, если, похоже, Тиберий не хочет отпускать его, – недоверчиво произнес Калигула.

– Заболеет Кальпурния. Заболеет тяжело, бывают же неожиданные болезни, – хитро посмотрела на него Юния, – но после его приезда она поправится. Мы справим свадьбу, а затем я уже не стану затягивать месть. С ней надо кончать быстрей, потом на это уже не останется времени. Тебе по душе мой план?

– Я восхищен! – откровенно заявил Гай. – Так и сделаем. Ливия оставила мне в наследство ларец, там и яды, и противоядия. Подберем для твоей мачехи и то и другое.

После обсуждения всех деталей они хотели присоединиться к пирующим, но оказалось, что все уже разошлись по своим кубикулам. Полутемный триклиний освещал единственный светильник. Юния подняла лиру, брошенную в сердцах Домицием.

– Вот неуемный! – сказала она, настраивая инструмент. – Ты не представляешь, как ужаснулись гости Ливиллы, когда он запел. Немногие тогда присутствовали на вашем состязании. Все еле сдерживали смех.

– А как тебе Друзилла? Много причинила беспокойства?

– О нет, скорее наоборот. Она хотела оттенить меня, оставить в одиночестве, завладев всеобщим вниманием, да не успела. Ей пришлось самой молчать и слушать. Агенобарб был мне хорошим союзником на вечер. Тебе известно, что Друзилла влюблена в Фабия Персика? Она весь вечер не сводила с него глаз, они куда-то уединялись. Ручаюсь, они уже в объятиях друг друга.

Калигула кивнул, прислушиваясь к едва слышной мелодии, которая сбегала с пальцев Юнии, трогавшей струны.

– А ты пела?

– О да! Мне стало стыдно за Агенобарба, устроившего этот кошмар из-за меня, и я исполнила свою любимую песнь Сафо, чтоб хоть как-то загладить впечатление. Любовь к тебе переполняла меня.

– Повтори ее для меня, я слышал твой чудный голос лишь однажды в Саллюстиевых садах. Для меня было большой неожиданностью, что он настолько красив. – Гай умоляюще сложил руки.

– Мы всех перебудим, Сапожок. Может, подождем до утра.

– Еще чего, – фыркнул Калигула. – Мне и дела нет ни до кого. К тому же вряд ли мои сестры сейчас спят.

Юния сильней провела по струнам, мелодия полилась громче, и она запела. Глядя в глаза Гая, она признавалась ему в своей прекрасной сильной любви; песнь, точно река, лилась из ее уст, наполняя весь дом. Он, потрясенный красотой, молча внимал, сердце его часто билось от нахлынувших чувств, счастье от близости любимой переполняло все существо. Спев последний куплет, она без сил упала в его объятия, и он прижал ее к себе, гладя белокурые кудри. Но тишину неожиданно нарушили громкие аплодисменты. Юния и Гай обернулись. У порога, откинув затканный серебром тяжелый занавес, стояли Домиций с растрепанной рыжей бородой, Ливилла с Виницием, Фабий Персик. За его спиной блестели злые глаза черноволосой Друзиллы.

Юния с достоинством поднялась с ложа.

– Я прошу прощения, что разбудила всех в столь неурочный час. – Щеки ее покрыла легкая краска.

– О нет, божественная! – вскричал Агенобарб, теребя свою бороду.

– Нам было радостно услышать твой чудный голос, – ласково сказал Персик, почтительно кланяясь.

– О, моя Юния, скорее всего, ты не увидела б никого, если бы всем пришлось не по нраву, – возразила Ливилла. – Ты не должна стыдиться, что растревожила дом. Смотри, даже рабы собрались послушать твой дивный голос.

– Предлагаю продолжить нашу трапезу. Все разошлись, потому что ушла ты, божественная, – сказал Домиций. – Надеюсь, хозяева нас поддержат.

– О, да! С радостью, – произнес Виниций.

Он дал знак рабам. Ложа застелили новыми покрывалами, побрызгали благовония, рассыпали розовые лепестки, пирующих облачили в надушенные синфесисы. Кравчие принесли пузатые амфоры с вином, подали первую закуску: сыр, хлеб, маслины, жирных устриц, затейливо уложенных на огромном блюде, вареные и жареные овощи.