– Одни вы с мужем, что ли, кочевали?

– Родных шукали, – наконец ответила Юлька, и Митька отчётливо понял, что цыганка врёт. Впрочем, выводить её на чистую воду он не видел никакого смысла: по крайней мере, сейчас, когда нужно было срочно заняться совсем другими делами.

– Вот что, девочка, лошадей надо ловить, мужика твоего хоронить. Выдумала – с покойником по такому пеклу в степи гонять… Когда он отмучился-то?

– С ранку… – вздохнула Юлька, тыльной стороной ладони размазывая по лицу слёзы.

– Лопата есть? Нету? Вовсе никакой?! Тоже мне, ка-астрюльщики…[57]– разочарованно пробурчал Митька.

– Дывысь!!! – взвилась Юлька. – Конокрад безлошадный, га?! Сдалась тебе лопата, у меня сапка есть, акэ![58]

Только сейчас Митька заметил, что в руке у девчонки – новая, ещё блестящая сапка. Видимо, до его появления она всерьёз намеревалась схоронить мужа самостоятельно. Митька молча отобрал у неё инструмент и тронулся с дороги в степь, выбирая место.

Мардо знал, как быстро темнеет в степи, и, копая могилу, торопился изо всех сил. Юлька помогала, пристроившись рядом с обломком плуга и жестяной тарелкой, но даже вдвоём они справились уже в сумерках. Хоронили молодого цыгана при свете красной, тревожной, медленно плывшей над степью луны.

– Помянуть бы, ни? – сипло предложила Юлька, которую шатало от усталости. – Горилка есть…

– И думать забудь! – приказал Митька. – К бричке и близко не подходи! И чтоб всё барахло оттуда выкинула! Последний раз спрашиваю – у самой-то нет чего? Живот не скручивает? Кровью не ходишь? Поносу нема?

– Нема поносу, варнак! – всерьёз обозлилась Юлька: из темноты бешеной искрой блеснули сощурившиеся глаза. – Тебе кучу навалить, сам побачишь, чи ни?! Я ж и посвечу!

– Сейчас в глаз дам, чтоб было чем светить, – пообещал Митька, который тоже едва держался на ногах. – Привяжи язык, мне ещё твоих одров по степи ловить.

– Не словишь, – уверенно произнесла Юлька, с облегчением растягиваясь на ещё тёплой от дневного жара траве возле тележного колеса и закрывая глаза. – Я уж гоняла за ними, гоняла… Како-о-е! Отбежат – стоят, отбежат – стоят… Тьфу, клятущи твари!

– Что же это, мужа лошади, а тебя не знают? – снова удивился Мардо.

Юлька ничего не ответила и, казалось, заснула. Проклиная всё на свете, Митька поднялся и пошёл искать коней.

Хорошо, что луна в эту ночь была полной, и безлюдную степь словно застлало серебристым, дымящимся одеялом, из которого торчали щётки ковыля. В зарослях таких щёток и замерла в ожидании одна из лошадей – невысокая крепенькая гнедушка с круглым брюхом. Митька решительно направился к ней. Гнедая меланхолично посмотрела на него и не спеша отошла в сторону.

– Не балуй! – строго велел ей Митька, останавливаясь и протягивая руку с куском сухаря.

Гнедая взглянула недоверчиво, подошла… и, взяв сухарь с протянутой руки, спокойно дала отвести себя к кибитке. Юлька, приподнявшись на локте, смотрела на Мардо с изумлением.

– Тю! Как есть конокрад!

Митька не удостоил её взглядом, привязал гнедую и, широко расставив ноги, задумчиво посмотрел в тёмную степь с ещё розовеющей полосой на западе, куда, по его прикидке, убежала вторая лошадь. Чуть погодя он запрокинул голову и издал такое заливистое, призывное, громкое ржание, что Юлька подскочила словно укушенная, а гнедая от кибитки откликнулась кокетливым тихим голосом. Помолчав немного, Митька повторил призыв – и через мгновение из степи раздалось чуть слышное ответное ржание. Мардо ухмыльнулся и побежал в степь, время от времени останавливаясь, чтобы повторить клич истомившегося жеребца.

Через полчаса он вернулся, таща за собой в поводу молодую кобылу. Та обиженно упиралась, уже поняв обман, но Митька, оборачиваясь, сердито орал на неё и продолжал тянуть к кибитке. Привязав и вторую беглянку, он обнаружил, что Юлька поставила островерхий шатёр на трёх жердях и развела маленький костёр.

– Чего огонь запалила, коли жрать нечего? – мрачно буркнул Митька. – Ложись лучше спать, завтра утром решим, как быть.

Цыганка, подумав, кивнула, улеглась на траву – и заснула тут же, как мёртвая, по-детски приоткрыв рот. Она даже не пошевелилась, когда на её покрытый испариной лоб взобрался большой блестящий жук. Митька согнал жука, залез в шатёр и заснул так же мгновенно, как и девчонка.

На другой день он очнулся уже за полдень от упавшего на лицо горячего солнечного луча. Мардо протёр кулаком глаза, сел, морщась от солнца и с трудом вспоминая, почему он дрыхнет посреди раскаляющейся степи под котлярским шатром… и сразу увидел Юльку. Та стояла на коленях у вчерашнего кострища и старательно раздувала огонь. Рядом на разостланной чистой тряпице лежали яйца, сало, хлеб, несколько картофелин.

– Где достала? – оторопело спросил Митька, не евший с позавчерашнего дня.

– Мимо солдаты шли, – преспокойно пояснила Юлька. – Я и коней напувала.

– Чем?!

– В степи колодец был.

– А…

– Поснедаешь, ни?

На этом Митькины расспросы кончились. В один миг он оказался возле костра и принялся запихивать в себя всё, что видел, под Юлькины причитания о том, что вот ещё бы полчаса, разбойник, проспал, так она б успела похлёбку сварить, а это что же… Может, девчонка и была права. Но, пока Юлькина похлёбка варилась бы, Мардо сошёл бы с ума от одного её запаха.

– Тебя довезти, бре? – деловито спросила Юлька, когда он наелся и с блаженной улыбкой растянулся на примятой траве. – До хутора или где?

– Сама куда тронешься?

Юлька пожала плечами. Отвернулась. И в который раз со вчерашнего дня Митька подумал: что-то тут нечисто.

– Тебе бы до мужниной родни… – осторожно проговорил он. – Там твоё место-то теперь. Да и им надо бы знать, что мужик твой помер. Где они кочуют?

Юлька не ответила.

– Ты конями-то править умеешь?

Снова нет ответа.

– Как через степь-то одна собираешься? Хоть запрячь сможешь?

Опять тишина. Больше Митька спрашивать не стал. Полежал ещё немного, дождавшись, пока съеденная наскоро еда как следует устроится в животе, подошёл к ведру, напился и, пружинисто выпрямившись, произнёс:

– Что ж, будь здорова, ромны. Спасибо, что с голоду помереть не дала, пусть тебе бог всего пошлёт. Может, ещё свидимся где.

Он не смотрел в её лицо и, ничуть на блефуя, в самом деле готов был уйти не оборачиваясь. И даже успел сделать несколько неспешных шагов по белой от солнца и пыли дороге, когда вслед ему раздался отчаянный крик: