— Тогда у тебя похмельные волосы, — заявила Катастрофа. — А это похмельное масло. Похмельные гренки. Похмельное солнце! И вообще на всем свете похмелье.

— Знаешь что, ступай-ка ты обратно в постель, — не выдержал папа.

— Ни за что! — уперлась Катастрофа.

Она уже знала, что сегодня Громила поведет папу и Говарда к Эрскину, и захотела пойти с ними. Мама оставалась дома.

Говард взял чашку заваренного Громилой чая и пошел проведать маму. Что, если она не встает, потому что сердится на папу? Но когда он увидел маму в постели, бледную, осунувшуюся, в нелепых наушниках, которые не очень-то спасали от строительного шума, сотрясающего стены, то сразу безоговорочно поверил: маме и правда худо. Мама приподнялась на локте, взяла у Говарда чашку и благодарно улыбнулась. Потом заговорила, забыв снять наушники:

— Говард, какой ты заботливый, спасибо! Даже не знаю, как бы я без тебя управилась со всем этим. За меня не беспокойся, я просто вымоталась, мне надо отлежаться. У меня в жизни не было такой ужасной недели, не понимаю, как я вообще ее выдержала. Прости, что не пойду с вами к Эрскину. Вдруг он вроде Торкиля? Еще одного такого типчика мне не вынести. И потом, должен же кто-то быть дома, когда Фифи заедет за вещами. Кроме того, Катастрофа наверняка напросилась с вами, а твой отец, боюсь, как обычно, позволит ей садиться всем на голову! Говард, присмотри за Катастрофой, ладно? Я полагаюсь на тебя, золотко.

— Мам, ты мне всегда это говоришь, а я и так за ней присматриваю, — ответил Говард, забыв, что мама его не слышит.

— Я знаю, ты с ней справишься, — с ласковой улыбкой сказала мама. — Ты так хорошо на нее влияешь. Просто присмотри за ней, побереги ее, последи, чтобы она не откалывала никаких номеров, — и все. Когда я знаю, что Катастрофа с тобой, я за нее спокойна.

— Хорошо-хорошо, — вздохнул Говард.

Он хотел спросить маму, как так получилось, что она его усыновила, но что толку спрашивать, если она его не услышит!

Когда Говард вернулся в кухню без мамы, Громила явно растерялся.

— Не пойдет? — спросил он.

— Она устала, вымоталась, ей надо отлежаться, — объяснил Говард.

Громила глубоко задумался.

— Значит, без машины добираться. Тогда денег надо. На автобус. И сапоги надеть — нам в канализацию лезть.

Заслышав это, папа проворно напялил свое клетчатое пальто, пока его не успел перехватить Громила, и вывернул мамину сумочку. О чудо, за подкладку завалились пять фунтов! Говард и Катастрофа бросились перерывать стенной шкаф в прихожей в поисках сапог.

— У меня мозги усохли. Голову повернешь — а они так и перекатываются внутри черепа, — пожаловалась Катастрофа.

— Цыц! — прикрикнул на нее Говард. — Надевай-ка сапоги.

Резиновые сапоги Говарда успел присвоить папа, поэтому Говарду пришлось довольствоваться старой парой — с дыркой в левой подошве. Удивительно, как быстро они собрались. Говард думал, что Громила будет тянуть время, чтобы еще разок повидать Фифи, но к тому времени, как они выступили в поход, Фифи все еще не явилась за вещами.

А вот Рыжик, наоборот, проявил пунктуальность и уже занял свой обычный пост. Он зашлепал за Говардом и компанией по противоположной стороне улицы, опасливо и настороженно кося подбитым глазом в сторону Громилы. Пока они дожидались автобуса на остановке, Рыжик маячил неподалеку в дверях магазина. Говард решил не обращать на Рыжика внимания. Даже если Шик прознала, что они отправились к Эрскину, все равно она им ничего не сделает — ведь они при Громиле.

Автобуса пришлось ждать минут двадцать.

— И день похмельный, — пробурчала Катастрофа.

Говард прекрасно ее понял: погода стояла холодная, пасмурная, солнце едва проглядывало сквозь хмарь мутным желтым пятном над крышами. Говард упал духом и даже задумался, нет ли у него самого похмелья. Признаваться себе, что его мучают скверные предчувствия, не хотелось.

Прошло еще двадцать минут, и папа не выдержал:

— Должен сказать, что Хатауэй безобразно управляет общественным транспортом. Как улицу перекопать — так пожалуйста, в мгновение ока, а как что полезное — так он никаких усилий не прилагает.

— Сам подумай, управлять чем-нибудь из прошлого ужасно трудно, а Хатауэй ведь живет за четыреста лет до нас, — возразил Говард.

— А учиться водить? — спросил Громила.

— Никогда и ни за что! — заявил папа. — Я рожден на свет для роли пассажира.

Катастрофа принялась напевать:

— Хатауэй-Хатауэй, пришли автобус поскорей! Хатауэй-Хатауэй, пришли автобус поскорей!

Через некоторое время ее метод, как ни странно, сработал: из-за поворота показались сразу два автобуса. Во втором было посвободнее, и все разместились на задней площадке, а Рыжик, к величайшему удовлетворению Говарда, на автобус не успел: он бегом припустил через улицу, когда автобус уже тронулся с места.

Оторвались! Ушли от хвоста! Говард обрадовался, и настроение у него сразу поднялось. Не спеша катить в автобусе без Рыжика было куда приятнее, чем если бы Рыжик тоже поехал и сверлил их злобным взглядом. Да и предвкушение скорой встречи с Эрскином тоже грело душу.

Автобус привез их на другой конец города — на школьной карте этот район был отмечен надписью «Промзона». Они высадились в начале ряда одинаковых красненьких домиков, построенных стена к стене. Дальше город кончался и начинались огромные постройки унылого защитного цвета. Они смахивали на фабрики, хотя, кажется, не работали. А за ними тянулись поля, заросшие сорной травой и усеянные грудами битого кирпича.

— Кто окучивает промышленность? — спросил Говард, подумав, что, кто бы это ни был, он страшный халтурщик.

— Шик, — по некотором размышлении ответил Громила. — Ей это неинтересно.

— Оно и заметно, — нетерпеливо сказал папа, — а теперь нам куда?

Громила наклонился к канализационному люку, блестевшему у них под ногами. Он умудрился подцепить крышку своими толстыми пальцами и поднял ее. Открылась квадратная темная дыра с металлической лестницей, уходящей вниз.

— Нам туда, — сказал он. — Почти пришли.

— Почти доползли, — съязвил папа. — Ладно, ведите.

Громила спустился в люк и стал карабкаться по лесенке легко и проворно, как шимпанзе по ветке. Папа медленно и неуклюже полез за ним.

— Сдается мне, — заметил папа, по самые плечи скрывшись в люке и обратив лицо к Говарду, — что наш объемистый друг наконец-то нашел свой подлинный дом.

Лицо скрылось. Катастрофа забралась в люк вслед за папой. До Говарда донесся ее голос:

— А у меня голова прошла! И вообще мне тут нравится!

Говард последовал за Катастрофой. Металлические перекладины лестницы крепились к склизкой кирпичной стене, и чем глубже, тем темнее становилось под землей. Внизу что-то плескалось, и еще оттуда все сильнее пахло сточной канавой.