С точки зрения автора, альтернативой идеологизированной геополитике может служить человеческая политика и география. Именно она может помочь в переходе от компенсаторных ментальных освоений пространства к более человеческому его пониманию, тем самым обеспечивая движение от мнимостей идеологии и геополитики к очевидностям повседневных интересов, жизненных миров и стремлений людей, которые находят себе выражение в политической вовлеченности. Доминирующая концепция идентичности могла бы освободиться от идолопоклонства обесчеловеченному пространству, включив в себя фундаментальное человеческое измерение.

На контуры и очертания той человеческой географии, которую мы имеем в виду, указывает следующая важная дистинкция, предложенная известным российским урбанологом Вячеславов Глазычевым. В своей последней книге он различает три уровня причастности к пространству и территории – освоение, присвоение и усвоение [Глазычев, 2011: 173].

Имперское пространство СССР скрадывало, прежде всего, пространство национальное, с которым человек может отождествить себя, – пространство очеловеченное, охватное, усвоенное в путешествиях, проветренное циркуляцией трудовых миграций и интимно известное из продуктивной деятельности. Возвращение бывшего советского человека в пространство через такие практики могло бы означать также возвращение в историю огромных территорий и колоссального человеческого капитала.

При определенных условиях создание новой столицы в русле описанной федеративной стратегии может способствовать именно такому усвоению пространства в противоположность обсужденным нами имперским проектам, направленным главным образом на его присвоение или в лучшем случае освоение. Очеловеченная столица, освобожденная от ненужного бремени сакральности и от решения геополитических и геоэкономических задач, могла быть гораздо более эффективной в решении задач человеческих и прежде всего собственно политических и экономических.

За вопросом о новой столице скрывается клубок куда более важных и глубоких вопросов – прежде всего, об общности и разрушенных социальных связях. Именно страх распада страны служит одним из не всегда различимых центров дискуссии о столице. В глазах некоторых авторов последняя становится инструментом укрепления и сохранения единства государства. Однако материал этого спора еще раз заставляет задуматься о том, насколько действительным и реальным является единство страны, если для его обеспечения требуется жесткая центральная вертикаль власти, построенная вокруг старой или новой доминирующей столицы, и щедрые дотации центра для большинства российских регионов. Она также заставляет задуматься о том, что может послужить основой для более реальной интеграции регионов помимо новых циклов централизации и укрепления вертикали.

Участники дискуссии в различной мере осознают этот контекст социальности, предлагая новые формы и форматы для национальной консолидации. При этом геополитические и пространственные категории иногда не столько заостряют, сколько скрадывают собственно человеческое и социальное содержание всей дискуссии. Социальные проблемы предстают в мистифицированном виде пространственных проблем. Они указывают на необходимость восстановления утраченных и прежде неразвитых социальных связей, возвращения в утраченное пространство, соединенное с человеческим интересом, на необходимость создания или воссоздания этих широких социальных связей вне государственного посредничества. Утечка пространства, которую оплакивают радетели империи, скрывают за собой невероятную по масштабам утечку мозгов, социальной энергии и огромных человеческих потерь, связанных с сверхцентрализованной системой управления. Сосредоточенность на «пространстве территорий» и продолжающаяся политика сверхцентрализации оборачиваются депопуляцией, миграциями, обезлюживанием, отчуждением и массовой иммиграцией из страны, где все пространство замкнуто на один центр. Это «пространство территорий» заменяет человеческую общность, общественные связи и становится протезом собственно человеческого общежития.

Широкая поддержка планов по переносу столицы могла бы вывести эту дисуссию из сферы чисто государственной, из кулуарных бесед политиков и чиновников, в сферу интересов гражданского общества. В сегодняшних разговорах о новой столице воплощается далеко не только зависть и ресентимент провинциалов, как кажется некоторым участникам дискуссии. В них прежде всего реализуется мечта о национальном делании, о новом характере национального сообщества, а также тоска по разрушенной системе социального доверия и социальных связей.

Вопреки некоторым утверждениям приведенным выше, среди наиболее активных и креативных участников дискуссии мы не видим чиновников или людей, особенно тесно связанных с вертикалью власти. Отношение и московских, и федеральных чиновников к этому проекту как раз скорее резко негативное (Лужков, Ресин, Дискин, Матвиенко, Путин). Удивление вызывает скорее как раз то, что огромная армия чиновников до сих пор не только не выступила с какими-то развернутыми планами такого рода, но и не подготовила никаких, даже критических, докладов или серьезных исследований на эту тему. Конспирологические представления о том, что эту тему кто-то искусственно «вбрасывает» – чиновники, шаманисты, сионисты или какие-то другие враги России – никак не подтверждаются приведенным выше анализом. О растущей популярности этой идеи, напротив, свидетельствует широкое обсуждение темы в социальных сетях, растущее количество публикаций и огромный интерес, в том числе и за пределами Москвы и московских интеллектуальных политических кругов (см. табл. 3). На сегодняшний день эту идею вряд ли можно назвать вполне маргинальной, как кажется некоторым критикам.

Усвоенное пространство не предполагает сгущения всего человеческого капитала в одной точке, в столице, и болезненных споров о пальме первенства, поскольку статус столицы в либерально-демократических государствах не является синонимом победы в игре и не дает решающих преимуществ.

Основание новой столицы могло бы послужить одним из элементов возвращения и реконституции утраченного пространства, важной вехой в его приручении и усвоении. Оно могло бы также послужить первым символическим шагом к возвращению регионов в политику и в пространство власти через политическую реконструкцию отношений между центром и периферией.

Создание договорного политического центра позволило бы ввести страну в систему координат гражданской нации и вывести из сферы действия гравитационных полей наднациональной бюрократии и безвоздушных имперских ортогональных политических конструкций, нечувствительных к устройству самого пространства и нуждам населения в нем живущих. Подобно выбору политических лидеров страны, в выборе столицы критически важно участие на равных и честных основаниях всех субьектов федерации и всех регионов. В такой интерпретации новая столица, безусловно, могла бы послужить делу интеграции российского пространства.

* * *

Согласно известной лаконичной формуле Освальда Шпенглера, мировая история – это история городов (Weltgeschichte ist Stadtgeschichte). В коррумпированных странах с плохо развитой урбанистической системой собственно вся историческая динамика и культура почти без остатка оседает в столицах и убывает из собственно городской сферы. Провинции и провинциалы лишаются настоящей исторической жизни и изымаются из кругооборота истории. В таких странах не остается никаких полноценных субьектов истории кроме столиц.