что, по его мнению, надо исчезнуть как можно скорее, а не сидеть на полу с вывернутыми пятками. Дыхание толчками делу не поможет, а только выставит их в глупом положении, когда на них кто-нибудь наткнется. Он, взрослый воровской авторитет, налетчик со стажем, уголовник-рецидивист не станет подчиняться какому-то премудрому фраеру, который живет не по понятиям и даже не знает воровских законов. «Он вообще не вор! – орал он, указывая на Максимилиана Громовержца. – Имел я его! Женя, он погубит всю нашу малину, разве ты не врубаешься? Какого хера ты его слушаешь, Женя! Ты же нормальный пацан! Валить надо, а не чакры открывать, в рот я их имел!» Но Брюквин оставался почти не пробиваем, сев на пол рядом с Максимилианом Громовержцем, он приказал Точиле успокоится и сделать тринадцать вдохов-выдохов. Точило наотрез отказался. Тогда сделав тринадцать определенных вдохов-выдохов, Женя Брюквин выключил камеру на лбу и полез в их ящик с оружием. Все еще сидя на полу, открыл его, достал свой пистолет «Кехлер и Кох», навернул глушитель, снял с предохранителя и без лишних слов просто выстрелил в Точилу. Раздался грохот, громила дернулся, но устоял. Пуля прошла ему между ног и попала в стену за его спиной.

– Сядь, – произнес Женя Брюквин. – Сядь и дыши как говорит Максимилиан Громовержец. Я знаю, о чем ты думаешь, я думаю о том же. В цеху какая-то хрень, мы все втроем это видим. Уже два мертвяка, а может есть и еще. – Женя Брюквин прикрыл глаза, сделал несколько вдохов, усмиряя вскипающий гнев. – Но надо собраться… Надо собраться и действовать по плану, ни смотря ни на что…

– Какой план, Женя? – закричал было Точило, но, увидев направленный на него пистолет, осекся. – Женя, не валяй дурака. Вставай и пошли, а этот псих пусть сидит и дышит.

– Он не псих.

– Он псих, Женя…

Ответом Точиле было направленное пистолетное дуло.

– Сейчас мы все вместе успокоимся, – твердо и тихо проговорил Женя Брюквин, – и решим, что будем делать. Но без денег мы от сюда не уйдем. Это ясно? Мы зашли слишком далеко чтобы соскакивать. Деньги где-то рядом, я это знаю. Они где-то здесь, надо только как следует настроится на правильный путь… Ты сбиваешь волну, мутишь биополя. Успокойся. Поверь мне, гнев ослепляет. Это я тебе по опыту говорю.

– Женя, блин…

– Повторяю, дело мы доделаем и это будет самое лучшее ограбление! Самое красивое, самое показательное! Надо только верить и идти к намеченной цели, друг мой, – у Жени Брюквина была довольно привлекательная внешность – светлые волосы на круглой голове зачесаны назад, подбородок чисто выбрит и смазан дорогим кремом после бритья, над верхней губой полоска усиков, одежда чистая, опрятная, он вообще следил за собой и подготовился к этому делу со всей возможной для него тщательностью. Все-так снимал сам себя в деле, показывал себя на весь мир. Сейчас он сомкнул веки, расслабил мышцы лицо, стараясь развеять свое душевное напряжение в атмосфере психоматерии. – Ведь мы почти сделали это… Стали ошибаться потому, что потеряли нить с космосом, позволили гневу оборвать связь со всеобъемлющим космическим разумом… Вернемся же к истокам нирваны… Успокоимся и сосредоточимся… И все у нас получится. Все получится лучше всех! Лучше, чем у всех!

– Женя, дружище, ты со своей камерой совсем…

– Молчи, не вибрируй… Ничего не потеряно, мы все сделаем. Мы будем лучше всех, я буду лучше всех… Это будет превосходное дело, вот увидишь… Ладно, ты можешь не дышать. Но хотя бы не мешай нам с Максимилианом Громовержцем. У нас будут деньги, у меня будут деньги… Много денег… и я осуществлю свою мечту. У меня будет все! И все будет лучше, чем у других! Лучше всех! – Женя Брюквин открыл глаза и немного напугал Точилу бешеным огоньком, горящим в них. – У меня будет все, что я хотел. Самые лучшие бансай! Самая лучшая жена! Я построю самую лучшую стеклодувную мастерскую! Я напишу самые лучшие стихи! У меня будет все самое лучшее! Я проверну самое лучшее дело! И все будут об этом знать!

Точило сглотнул ком в горле. С кем он связался? Вообще-то вне этой фабрики он работал на известного городского авторитета, он знал всех местных братков и его все знали, а он, поддавшись на какой-то мимолетное помутнение рассудка, скорешился с этими двумя недотепами, которые и сами лажают и его за собой тянут. А он не из такого теста, он привык полагаться не на какой-то там космический сверхразум, а на самого себя и свои собственные кулаки. Лучше, конечно, чтобы в этих кулаках было что-нибудь зажато – от арматуры до волыны, от заточки до «калаша». На худой конец – кирпич или доска с гвоздем. Если он чего-то и добился в своей жизни, то только благодаря кулакам и силе, другого способа зарабатывать себе на хорошую жизнь он не принимал.

С юности он предпочитал проводить время не в свое родной «двушке», набитой родственниками как солеными огурцами стеклянная банка, а в своей компании таких же свободных бездельников как он. Комнат в его квартире было две, а людей, если считать с самим Точилой – восемь человек. В ту пору Точило Точилой звали только вне квартирных стен, а среди родственников он числился под вполне обыденным именем, которым сейчас не пользовался. Домашние стены ему волей-неволей приходилось делить со старшей сестрой, младшим братом, отцом, изнемогающей от чрезвычайно избыточного веса матерью, бабушкой, сестрой бабушки и тракторно храпящим братом матери. Телевизор был один на всех, ванная и туалет тоже, работали только отец и старшая сестра, поэтому многолюдная семья пребывала в постоянном непрекращающимся финансовом кризисе. Чтобы облегчить тесное существование группы людей, объединенных родственными связями и единокровной ленью, но отличающимися друг от друга диаметрально противоположными взглядами на жизнь, Точило освобождал их от своего присутствия, а себя от их непрекращающихся ни днем ни ночью скандалов на бытовые темы. Пропадая после школы черт знает где, он приходил домой разве что пожрать из общей кастрюли и переночевать, да и то не всегда.

Пропадал он не в обществе любителей кондитерской кулинарии и не в закрытом элитном клубе русских патриотов-монархистов. Фактически он жил на улице, среди обветшалого социалистического наследства, нахально замалеванного тупорылой рекламой недоразвитого капитализма. Он прыгал по неохраняемым стройках, бегал по пустырям, жег костры и курил в щелях практически пустого гаражного кооператива, там же где-то между гаражным боксом №87 и неработающей по причине отсутствия клиентов СТО он познал прелести физической любви со своей первой девчонкой.