Разногласия остались неразрешенными и во время второй встречи, столь же холодной и безрезультатной, сколь и первая. Нельсон, чьи и без того властные, раздражающие манеры усугублялись, по его собственным словам, «непрекращающимися головными болями, общим болезненным состоянием и бессонницей», продолжал настаивать на безоговорочной капитуляции. Руффо противился. Если не будут приняты, говорил он, его предложения, он отзовет своих людей и предоставит англичанам самим решать все проблемы. В конце концов, это он подавил сопротивление врагов короля без всякой поддержки со стороны английского адмирала, пытающегося теперь навязать ему свою волю. По возвращении в город кардинал дал понять, что Нельсон готов нарушить условия перемирия и в предстоящую ночь может начаться паника и резня.

Его опасения оправдались: напуганные тем, что их дома будут разрушены либо огнем французов из замка Сан’Элмо, либо английской артиллерией, а может, и тем и другим, сотни людей очертя голову бежали из города. Калабрийцы перехватывали их и подозреваемых в симпатиях к якобинцам расстреливали на месте. Lazzaroni во главе с Эгидио Паллио вовсю действовали мушкетами, которыми их вооружил, по настоянию леди Гамильтон, Нельсон. Всю ночь с кораблей шла стрельба, стоял сплошной гул, в городе вспыхивали пожары.

На следующий лень Нельсон, все еще не получивший официальных инструкций из Палермо, решил восстановить порядок. Он известил кардинала Руффо, что в настоящий момент «решил не предпринимать ничего, что могло бы нарушить перемирие». Беженцам будет разрешено погрузиться в полякры. Для наведения в городе порядка в распоряжение кардинала посылаются полторы тысячи моряков. Руффо отслужил благодарственную молитву.

Самых отъявленных головорезов-бунтовщиков я заковал в кандалы. Надеюсь, они разделят судьбу Карачьоло…

Утром 28 июня 1799 года наконец-то пришли давно ожидавшиеся инструкции из Палермо. Сэр Джон Актон сообщал: единственный приемлемый вариант — безоговорочная капитуляция. В свою очередь, королева писала леди Гамильтон: «Король считает возможным, а я разделяю его мнение и представляю его на мудрый суд нашего дорогого лорда Нельсона, заключить соглашение на следующих основаниях. Бунтовщики складывают оружие и сдаются на милость короля. Далее, как мне кажется, надо примерно, самым суровым образом покарать некоторых предводителей… Для женщин, принимавших активное участие в бунте, исключения делать не следует: они не заслуживают снисхождения… Такова печальная необходимость, ибо в противном случае королю и шести месяцев не удастся управлять страной в мире и покое… Ну и наконец, дорогая миледи, я советую лорду Нельсону действовать в Неаполе так, как если бы он находился в каком-нибудь ирландском городе, население которого тоже вздумало бунтовать. Франции эти тысячи мерзавцев пользы не принесут, а нам без них будет лучше. Они заслуживают быть отправленными в Африку или в Крым… Их следовало бы заклеймить, дабы все знали, с кем имеют дело. Короче, я советую Вам, миледи, проявить величайшую твердость, энергию и суровость». Вскоре после получения его женой данного письма сэр Уильям Гамильтон писал кардиналу Руффо:

«Лорд Нельсон просит меня известить Ваше преосвященство — в соответствии с только что полученным распоряжением Его Сицилийского Величества, полностью отвергшим условия принятия капитуляции его взбунтовавшихся и укрывавшихся в замках Кастель Нуово и Кастель д’Ово подданных, — он намерен в самое ближайшее время занять эти замки и составить списки тех, кто их оставил и в настоящий момент находится в порту… Одновременно он предписывает бунтовщикам, покинувшим упомянутые замки и оставшимся в городе, в ближайшие двадцать четыре часа, под страхом смерти, сдаться на милость Его Сицилийского Величества».

В тот же день Нельсон писал сэру Джону Актону:

«Все здесь происходящее мне совершенно не нравится. Говоря коротко, даже если бы кардинал являлся ангелом, людям его поведение не понравилось бы. До меня доносятся одни лишь жалобы и ропот, конец которому, по скромному моему мнению, может положить только присутствие короля, королевы и неаполитанских властей. Иными словами, вновь должно начать действовать законное неаполитанское правительство».

Согласно распоряжениям Нельсона, шлюпки, спущенные с британских кораблей, отконвоировали переполненные полякры в район непосредственной близости к флоту. К беженцам же, проведшим ужасную ночь в совершенно антисанитарных условиях, приставили вооруженную охрану. Многие из них были убеждены, что в этом и состоял с самого начала тайный замысел английского адмирала: он отпустил их из замков только для удобства наблюдения за ними. Ну а поведение Нельсона в ближайшие несколько часов могло лишь укрепить в уверенности, что судьба их в руках угнетателя.

Среди пассажиров одной полякры находился Франческо Карачьоло, герцог Бриенца. Вернувшись из Неаполя в Палермо для спасения своих поместий от разграбления, Карачьоло уступил давлению вождей Партенопейской республики и возглавил расползающийся по швам неаполитанский флот. За относительно короткое время ему удалось привести его в более или менее боеспособное состояние. Он приказал стрелять по английским судам, а также по кораблям, чей экипаж, состоящий из неаполитанцев, сохранил верность Бурбонам. Открыл он огонь и по «Минерве», своему, в бытность командующим флотом короля Фердинанда, флагману. Заклейменный изменником, Карачьоло с приближением английских кораблей к Неаполю бежал из города и, переодевшись в крестьянскую одежду, направился на отдаленную виллу, в поместье своего дяди, герцога Кальвирано. Вовремя уведомленный о том, что его предали и вот-вот схватят, он ночью бежал с виллы и какое-то время скрывался сначала в близлежащей хижине, потом, с помощью верных слуг, в колодце. По пятам за ним шел отряд людей кардинала Руффо — safedisti — во главе с неким Ла Маррой.

Получив известие о пленении герцога, Нельсон написал кардиналу просьбу передать Карачьоло и других главарей бунта в его руки, ибо он «знает, как с ними поступить».

Капитан Харди находился на верхней палубе «Молниеносного», когда к нему доставили пленника. Карачьоло, будучи всего сорока семи лет от роду, выглядел гораздо старше: «бледный, с длинной бородой, пустыми глазами — не человек, а мертвец», по описанию Уильяма Гамильтона. Из сострадания Харди велел расковать его и провести под присмотром лейтенанта и двух матросов в каюту, где ему предложили поесть и выпить. Пленник от всего отказался. Мичману Джорджу Парсонсу тоже стало его жалко: «выглядел он совершенно измученным и истощенным; одежда порвана в клочья, но выражение лица выдавало человека, готового выдержать выпавшие ему испытания до конца».

Ухватившись за возможность продемонстрировать пример незамедлительного возмездия, всегда отстаиваемого им в таких обстоятельствах, Нельсон распорядился срочно провести в кают-компании «Молниеносного» заседание суда военного трибунала. Просьбу обвиняемого о суде английских офицеров отклонили, и председательское место занял граф Турн, австриец, коммодор на службе короля Фердинанда. Вместе с ним за стол сели еще пять старших офицеров. Допрос обвиняемого длился три часа, с десяти до часа. В адвокате Карачьоло отказали, как и в свидетелях, готовых выступить в его защиту. Как ни был он измучен, на вопросы обвинителей Карачьоло отвечал, по словам Парсонса, «как подобает настоящему мужчине». Он заявил, что возглавил партенопейский флот по принуждению, под угрозой расстрела. Тем не менее в вердикте суда никто не сомневался с самого начала. Четырьмя голосами против двух трибунал высказался в пользу смертной казни. «Адмирал Карачьоло, — заявил граф Турн, надевая шляпу, — вы единодушно признаны виновным… Вы опозорили ваше высокое звание, и на честь, оказанную нашим добрым и доверившимся вам королем, ответили черной неблагодарностью. Вы приговариваетесь к смертной казни через повешение. Приговор будет приведен в исполнение в течение ближайших двух часов на борту вашего собственного флагмана, и да спасет Бог вашу душу».