Богунов кивал головой:

— Шевелите прутиками, зелень. Пока ноги не оторвал. Будете у меня на руках скакать, как страусы.

Отставшие беззлобно огрызались:

— Догоните сначала…

— Волокут одного доходягу — пупки надорвали…

Ворочали во рту тоннами мата.

А Лаптев уже совсем перестал шагать… Коленки у него изредка вздрагивали, проходила по бедрам короткая судорога, но, увы, это был уже не шаг. Эта нелепая дрожь только мешала Богунову и Матиевскому. Лаптев грузно вис у них на плечах, давил острыми локтями их шеи, бился болтающейся головой об их виски, разбивая угловатыми скулами запекшиеся ссадины своих товарищей.

Матиевский и Богунов тоже начали делать передышки. Падали на тропу, как убитые. Лежали, не двигаясь. Успокаивали биение загнанных сердец. Вздыхали медленно, осторожно.

Шульгин шел, обернувшись спиной к тропе. Автомат держал наготове пальцами на спусковом крючке. Вглядывался в ближайшие хребты до рези в глазах. Старался вовремя заметить короткие стальные блики, солнечные зайчики от стволов душманских автоматов.

Иногда он сменял уставших товарищей, подхватывал Лаптева, и тогда уже Богунов или Матиевский пятились спиной к тропе и так же внимательно оглядывали тихие безмятежные горы в белых шапках подтаявшего снега.

На одном из коротких привалов, когда Богунов и Матиевский лежали, уткнувшись носами в сгибы локтей, Лаптев вдруг приподнял голову.

Шульгин, уловивший краем глаза движение, повернулся к нему.

Лаптев равнодушно смотрел прямо сквозь Шульгина, пробивая его насквозь негнущимся взглядом. Спускалась с губ на подбородок розоватая слюна с кровью. Вокруг глаз расплывались радужные пятна.

Лаптев вдруг улыбнулся, и застывшее, непослушное лицо его перекосилось в горькой гримасе. Что-то хмельное появилось в глубине черных глаз.

Он приподнялся на локтях. Раскачиваясь в стороны, привстал на колени. Растопыренные пальцы упирались в землю. Безумие плеснулось в глазах.

Шульгин ободряюще махнул рукой. Вроде бы ожил безнадежный. Очухался.

И вдруг Шульгин не поверил себе…

Лаптев, не вставая на ноги, на коленях подполз к самому краю тропы. Неуклюже наклонился над обрывом. Согнулся еще ниже. И вдруг перекинул свое тяжелое тело вниз, оттолкнувшись сапогами от камней.

— Стой, — запоздало крикнул изумленный Шульгин.

Тропа, где только что находился Лаптев, опустела.

Остались только две длинные борозды от колен.

Через мгновение из пропасти донесся протяжный грохот и сдавленные стоны.

Шульгин, Матиевский, Богунов вскочили и едва сами не опрокинулись в пропасть, оскаленную пиками серых камней.

— Что за хр-ренотень? — в сердцах воскликнул Богунов.

— Кувыркнулся… — Матиевский с досадой махнул кулаком.

— «Метель», я, «Метель-один», прием, — Шульгин вышел на связь.

— Прошу остановиться. У меня Лаптев сошел с тропы. Сорвался в пропасть…

Лаптев, к счастью, упал недалеко.

Он уткнулся телом в каменную глыбу метрах в трех от тропы.

Ободрал бушлат на локтях. Хлебнул песка.

— Лапоть, ты, лапоть, — сердито ворчал Матиевский. — Икар наш файзабадский… Сейчас мы тебя вытащим. Устроим разбор полетов.

Шульгин и Матиевский съехали по песку на ободранных бронежилетах.

Обессиленный Лаптев, заметив их приближение, обеспокоенно заворочался. Приоткрыл рот. С надрывом выдавил сквозь тягучую слюну:

— Не хочу-у-у… А-а-а!.. Не тро-о-гайте… Оста-а-вьте…

Когда его силком вытащили на тропу и поставили на ноги, он все еще продолжал бессвязно бормотать. Никто не обращал внимания на его мычание.

— Дать бы ему сейчас сухарь в зубы, — Матиевский сглотнул слюну, — мгновенно бы человеком стал. Побежал бы мустангом. С голодухи все…

— Ничего, — Богунов злобно заскрежетал зубами. — Доберемся до полка, я им припомню сухари.

Лаптев шел покорно, безвольно мотая головой в разные стороны.

Падение слегка отрезвило его.

— Боевики хреновы! — Богунов язвительно сплюнул. — Кто в Афгане испытывает экспериментальную полевую форму? A-а, скажи, Серега?

— Работники тыла, — хохотнул Матиевский, — и штабные писаря…

— Точно… А мы выходим в горы в этом разодранном тряпье…

— Супермены, чтоб их… — крякнул Матиевский. — Прапорщик хозвзвода был приставлен к ордену за раненый пальчик. Месяц ходил, не снимая повязки, — Матиевский насмешливо присвистнул. — Ордена им дают за один поцарапанный ноготок. А воевать, конечно, приходится без них.

Шульгин с усталой улыбкой поглядывал на товарищей.

— Что-то вы сегодня разговорились… Это что — солдатский фольклор?

— Окопная правда, товарищ лейтенант. Проявите солидарность, напишите песню. Вы же можете!

— Будет песня, — Шульгин усмехнулся, — будет хлеб, будет и песня.

Лаптев, казалось, прислушивался к разговору. Ступни у него разъезжались, выворачивались наружу, на лице появилась бессмысленная улыбка. Иногда он вздрагивал от каких-то своих мыслей.

Богунов и Матиевский держали его уже не так крепко, почувствовали какую-то упрямую волю в Лаптеве. И Лаптев воспользовался этим.

Он неожиданно вырвался из рук товарищей. Оттолкнул их в сторону. Сделал несколько крепких шагов к краю обрыва. Повернул голову. Странное, мечтательное выражение появилось на его лице. Он занес ногу над обрывом и камнем рухнул вниз.

— А-ах, ты! — Богунов изумленно охнул. — Вот же идио-от!..

Богунов бросился к обрыву, лег на живот и ящерицей соскользнул вниз.

— «Метель», я, «Метель-один», прием, — Шульгин, еле сдерживая ругань, вышел на связь.

— Мой подопечный опять в пропасти. Снова нырнул. Боюсь, дело — дрянь. Прошу остановки.

— Он что, с ума сошел? — раздался недоуменный голос Орлова.

— Похоже, что так. Точно сошел, — Шульгин проглотил вставший в горле комок.

Лаптев и на этот раз упал недалеко.

К счастью, обрыв оказался не слишком отвесным. Песчаный покатый склон.

Богунов уже барахтался рядом с ним, прижимая Лаптева к песку.

Тот взвизгивал истеричным бабьим голосом:

— Отпусти-и-и… Убью-ю…

Лаптев целился пальцами в горло Богунову. Рвал богуновский воротник с треском. Скользил ногтями по лицу. Мутные пузырики пены лезли из губ.

Богунов молча срывал с себя худенькие пальцы, прижимал тонкие посиневшие кисти к земле.