— Вы же им платите… — Я не узнаю своего голоса. — Вы сами им платите подзарядками, чтобы они вам служили…

— Да. Иначе не получается. Трансформаторная станция… обыкновенная энергетическая подстанция, распределительный щит всего города. Вокруг нее — высшие чины энергетической полиции. Они же все синтетики. Им нужно по сто с лишним энерго каждую ночь. Их женам, детям, родственникам, друзьям. Их советникам. Их верным слугам. Понимаешь? Синтетиков, попавшихся на незаконной сделке с энергией, лишают пакета, обрекая на медленную смерть. А дилеров отпускают. Людей на грязной работе — например, гонять вагоны по канатке — подсаживают на мультидозу… то есть на несколько доз за ночь. Они быстро сменяются на таких работах. Ничего не успевают узнать, ничего не успевают понять. На их место берут других, и так без конца.

— Вы все это знаете… И ничего не пытаетесь изменить?!

Он смеется, не улыбаясь. Не растягивая губ. Жутковатое зрелище.

— Мне надо, чтобы распределительный щит работал. Чтобы по домам синтетиков шла энергия. Потери неизбежны. Сопротивление проводов съедает энергии больше, чем вся эта стая энерго-шакалов. Просто, если я прихожу в город и застаю дилера за работой, я его убиваю. И всех, кто к этому причастен, убиваю тоже.

— А нас вы не убили.

— Я вас пожалел. Я могу себе позволить такую роскошь — кого-то пожалеть.

— А тех, кого привозят по канатке, вы не жалеете?!

— Твою судьбу я мог тогда изменить. Их судьбу никто не изменит. Какая разница, жалею я кого-то, не жалею? — Он запинается. Тяжело переводит дыхание. — Ты спрашиваешь, почему я терплю всю эту банду прилипал возле трансформаторной станции? Дело даже не в том, что, прогони я этих, на смену придут другие… Не в этом дело! Дело в том, что главного-то ни я, ни ты, никто изменить не может. Заводу нужна живая энергия, он должен регулярно жрать молодых и сильных людей. И в мире, где это возможно… нет смысла заботиться о справедливости или о чем-то вроде этого.

Стены вздрагивают. Не то звук. Не то вибрация. Мой собеседник поднимает голову: на Заводе что-то случилось.

— Что это?

— Прибыла смена, — говорит он буднично и включает боковой экран.

Не знаю, что я ожидаю увидеть. Но на экране график — десять зеленых столбиков, повыше и пониже, слева шкала с делениями. Справа — диск, разделенный на сегменты, три четверти зеленые, одна пятая — желтая, оставшаяся тонкая долька — темно-серая. По картинке пробегают полосы-помехи.

— Ну вот, — говорит Хозяин, глядя на экран. — Видишь, зеленое поле — дикая энергия, желтое — остаточная синтетическая. До полной загрузки не хватает четырех процентов, и это еще ничего. Бывали смены, что и десятка не хватало.

— Что это? — повторяю я, невольно съежившись в своем кресле.

— Топливо для Завода, — сухо отвечает Хозяин.

— Это люди?!

— Ты что, слепая? Это график! Десять единиц общей емкостью…

— Это люди!

Он кладет мне руку на плечо. Сжимает пальцы — мне больно, но я не решаюсь пошевелиться. Есть в нем что-то… цепенящее. Лишающее мужества.

— Я знаю, что это люди, — говорит он шепотом. — Ты думаешь, зачем я езжу в город после энергетического часа? Я смотрю на них. На счастливых синтетиков. Я говорю себе: вот ради чего. Я записываю их радость на пленку, привожу на Завод и монтирую видеоряд для энергошоу. Просматриваю эти пленки еще раз. И еще. И говорю себе: вот ради чего! Ясно тебе?

— Вы очень несчастный человек, — говорю я шепотом. У меня зуб на зуб не попадает.

— Я?

Становится тихо. Слышно, как вибрируют стены. Как осыпается где-то песок.

— Что сейчас… с ними… делают?

— Сейчас погонщик сгружает их на ленту транспортера. Они сонные, оглушенные. Не понимают, что происходит.

— Погонщик?

— Человек, который их привез. Через шесть минут Завод даст канатке задний ход, и вагон поедет обратно.

— Вместе с погонщиком?

— Да… Если приемка прошла успешно, погонщик находит в вагоне подзарядку.

— А если не успешно? Если в дороге кого-то… потеряли?

Он наконец-то выпускает мое плечо.

— Тогда погонщик ничего не получает.

Нет, не зря Григорий так за меня сражался. До последнего.

— А люди?

— Смена? Сейчас их везет транспортер… Через три минуты выгрузит на распадатель.

Я впиваюсь в подлокотники кресла:

— И ничего нельзя сделать?!

Он садится рядом со мной и вдруг обнимает меня за плечи.

— Ничего. Ничего нельзя сделать. Мы же помним про десятки тысяч людей, которые…

— Пусть бы сдохли все синтетики! — кричу с внезапной злостью. — Трупоеды! На чужой энергии…

— А ты сама? А твоя подруга? А все твои знакомые, друзья… родители?!

Мы молчим. Стены вибрируют. Догорает огонь в печурке.

— Моя жена тоже была синтетик, — говорит он шепотом. — Она никогда в жизни никому не сделала зла. Она не виновата… что не хотела жить. Она честно пыталась. Ради меня. Ради нашего будущего ребенка.

— У вас… ребенок?

Стены Завода содрогаются. Мелко дрожат. Мне мерещится этот транспортер — будто подрагивающий от нетерпения, жадный липкий язык.

— Я не успел, — говорит Хозяин. — Я добыл для нее зарядку, но слишком поздно. Нет у меня никакого ребенка.

Вибрация нарастает. Ритм судорожный, рваный — будто Завод ощущает подступающие конвульсии. Я пытаюсь что-то сказать, но не нахожу слов. Мне хочется проснуться.

— Теперь транспортер сгружает их на мембрану, — говорит он. — Ты слышишь, стены уже не так трясутся. — Он рывком прижимает меня к себе. У меня перехватывает дыхание. — Синтетики не заводят детей. Почти не заводят. Раньше в городе были миллионы людей, теперь гораздо меньше. И они почти не хотят жить. Скоро не останется никого, пригодного для переработки. Тогда Завод все равно остановится, и синтетики все равно умрут. Понимаешь? Но это случится не завтра и не послезавтра. Есть еще время… И, в конце концов, каждый из нас когда-нибудь умрет, но это же не повод бросаться с башни вниз головой?!

Мне кажется, что он бредит. Его рука все плотнее сжимает мое плечо. По всему огромному Заводу проносится не то вздох, не то конвульсия.

— Началось, — говорит Хозяин. — Заработал распадатель.

В недрах Завода зарождается новый ритм. Мои зубы начинают стучать, как от сильного холода. Я крепче сжимаю челюсти. Меня трясет. Хозяин чувствует эту дрожь, я пытаюсь вырваться, но он не пускает. Я замираю.

— Иногда это длится по часу, — говорит он. — Все зависит… Но сегодня быстро. Будет быстро. Вот увидишь.