Но пуговицы наконец поддались, и она тихо застонала ему в рот, когда почувствовала горячий фаллос в своих ладонях. Он был твердым, словно железо, обернутое в бархат.

Она поласкала плоть, мягко сжав.

Когда он начал нетерпеливо дергать ее юбки, она приподнялась, чтобы помочь ему убрать это препятствие.

Это было какое-то безумие, какое-то исступление.

Он отыскал под юбками ее голые бедра и стиснул их руками, целуя еще горячее, еще необузданнее. Она почувствовала, как пальцы его погладили ягодицы, потом скользнули по их выпуклостям.

Они ведь в карете, ради всего святого. Ей следовало бы немедленно прекратить все это. Но Изабель не хотела. Не хотела, и все тут. Она столького лишена, так неужели это ужасно — взять то, что можно?

Она перебросила через Уинтера одну ногу и оседлала его колени, затем рукой снова отыскала желанную плоть.

Он оторвался от ее рта.

— Погоди.

— Нет. — Она заглянула ему прямо в глаза. — Мне все равно, если ты сразу кончишь. Я хочу тебя немедля.

Его красивые глаза расширились, потом сузились.

— Вы не всегда будете повелевать, миледи.

Она нежно улыбнулась.

— Естественно, не всегда, но сейчас — да.

И Изабель направила его жезл в себя. Она была уже такой влажной, что плоть его без труда скользнула внутрь.

Уинтер застонал и закрыл глаза, откинувшись на спинку сиденья, словно она терзала его.

От этого зрелища лоно ее еще сильнее увлажнилось.

Она медленно опустилась, вбирая его в себя целиком, закусив губу и улыбаясь от высочайшего наслаждения, пока наблюдала за его лицом.

Он сглотнул, мышцы шеи напряглись. Мягко, нежно она приподнялась, не выпуская его из себя, и восхитительное трение исторгло из ее груди вздох удовольствия.

— Не надо, — прошептал он, — я изольюсь слишком рано.

— Знаю, — проворковала она и лизнула его в шею. — Но ты этого никогда не забудешь. Никогда не забудешь меня.

Глаза его открылись, чувственная верхняя губа сердито скривилась.

— Я и так никогда тебя не забуду.

И он крепко стиснул ее бедра, рывком проталкиваясь в нее. Он был неумелым, неэлегантным, порывистым и грубым — и она обожала это.

Изабель запрокинула голову и прерывисто рассмеялась.

— Черт тебя побери, — прорычал Уинтер, резкими толчками погружаясь и выскальзывая, неумолимый и твердый. — Сделай же это.

Она посмотрела на него с напускной наивностью.

— Что сделать?

Его глаза сузились до щелок.

— Займись любовью. Займись со мной любовью. Быстрее!

Эти его слова подстегнули ее к кульминации. Она задрожала, уже больше не смеясь, охваченная безумной потребностью довести все до конца, как бы он это ни называл. Она оперлась о его плечи, приподнялась и резко опустилась, вырвав у него изумленный возглас от ощущения полного единения их тел.

Она хотела… жаждала… чего-то.

Все ее существо стало одним сплошным желанием. Карета раскачивалась, катясь по улицам, а она раскачивалась на нем, усиливая движение. Покуда звезды не вспыхнули под закрытыми веками. Покуда жар не растекся волнами по чреслам. Покуда она не вскрикнула, не в силах вздохнуть, не в силах думать, в состоянии лишь чувствовать.

Его. В себе.

Услышав его стон, громкий и протяжный, она открыла глаза и увидела, что Уинтер стиснул зубы, а потом притянул ее к себе и буквально расплющил в объятиях. Плоть его оставалась глубоко погруженной в нее, и Изабель могла бы поклясться, что чувствует пульсацию, обжигающий жар его семени, наполняющего ее до краев. Эго длилось и длилось, и еще никогда не испытывала она ничего подобного, словно он помечал ее каким-то первобытным способом.

Наконец она вздохнула, вернув себе способность дышать, и обмякла на нем, как цветок, увядший от жары.

Облизнула губы и, вздохнув, сказала:

— Они думают, что ты убил Роджера Фрейзера-Бернсби.

Руки, обнимающие ее, сжались.

— Он мертв?

— Да. — Она положила ладони ему на грудь и выпрямилась. Голова Мейкписа была все еще откинута на спинку сиденья, и он смотрел на нее из-под полуприкрытых век. — Лакей мистера Фрейзера-Бернсби рассказал об этом всем присутствовавшим на балу — после твоего ухода.

Он даже не покраснел, расслышав скрытый в ее словах упрек.

— Я не убивал Фрейзера-Бернсби.

Она поморщилась.

— Знаю. Ты был со мной.

Он вскинул бровь.

— А если б не был, ты бы подумала обо мне худшее?

— Разумеется, нет, — нетерпеливо отозвалась она. — Ты не способен на убийство.

— Значит, ты слишком хорошо меня знаешь, — заметил он ровным голосом, хотя тон был скептическим.

— Может, я и не знаю всего об этом, — она дотронулась до туники шутовского костюма, — но, мне кажется, знаю тебя достаточно хорошо, чтобы верить, что ты никогда никого не убьешь, какую бы ни носил маску.

— Гм, — только и сказал он.

— Ты мне расскажешь?

Он выглянул в окно. Они приближались к ее особняку.

— Что?

Она погладила его тунику.

— Зачем ты это делаешь?

Он бросил на нее резкий взгляд.

— Возможно. Но сейчас мне надо уходить, пока твоя карета не подъехала к дому.

— Что? — Изабель обнаружила, что ее без церемоний пересадили на противоположное сиденье.

Она оцепенело наблюдала, как он несколькими быстрыми движениями привел себя в порядок.

— Тебе нельзя уходить! Драгуны всюду ищут тебя.

Он нетерпеливо взглянул на нее, повязывая шелковую маску.

— Мне сегодня еще предстоит работа.

— Ты ненормальный?

Уголок его рта дернулся под длинноносой маской.

— Возможно, но я должен это сделать.

— Нет, ты не… — начала она, но он уже открыл дверцу кареты и выпрыгнул на мостовую.

Изабель оглядела пустую карету. Его семя все еще вытекало из нее, бесполезное, но, с другой стороны, тут не было ничего нового.

Мэгс сидела на диванчике в эркере своей спальни и глядела во мрак ночи.

Бесконечная, нескончаемая ночь.

Она плакала, только когда приехала домой. Она сдерживалась до тех пор, пока не смогла отпустить служанок, а потом дала волю слезам. Безмолвным, неумолимым, пока не распухли глаза, пока не осталось уже сил даже на то, чтобы плакать.

Теперь слез не было, и ничего не было. Она чувствовала себя опустошенной и потерянной.