Приближаясь к концу коридора, магнитомобиль снизил скорость. Мы выехали на улицу, двигаясь при свете дня над столицей, которая казалась просто огромной. В воздухе скрещивались и прихотливо изгибались семь сотен магнитных треков, по которым мчались поезда и автомобили. Город под нами был наполовину затоплен. В той его части, что была покрыта водой, стояли небольшие дома на сваях. Выстроенные на суше здания в основном были гораздо просторнее и внушительнее. А некоторые и вовсе не касались поверхности, зависнув в пятидесяти четырех метрах над землей.

Лондон.

Я ни разу там не бывал, но самые важные здания и городские ориентиры был включены в мою программу по умолчанию. Трафальгарская площадь. Новая Церковь Симуляции. Старое здание Парламента (затоплено в 2068-м). А сразу над ним — Новый Парламент, самое высокое из всех парящих строений, гигантское горизонтальное сооружение в форме кости, сделанное из гидрида титана и алюминия.

В воздухе висели голограммы, еле различимые при свете дня. Мы проехали сквозь призрачные пальмы под едва заметным слоганом: «Лучшие программы отдыха для вашей капсулы. Почувствуйте песок под ногами. Просто скажите: „СТАРТ“. На другой рекламе улыбались мужчина и женщина с идеальным телосложением. („Адонис: генная терапия, которой можно доверять“.)»

А потом появилась сфера со знакомым изображением голубого замка. Внизу, под ней — странные деревья и растения, животные. Лондонский зоопарк занимал всю территорию Риджентс-парка еще двадцать лет назад, а теперь превратился в Зону Возрождения — идеальную среду обитания для формально вымерших биологических видов, таких как дронты, мамонты, горные туры, носороги и неандертальцы.

— Если только попробуешь пудрить мне мозги, — сказал мистер Касл, — окажешься там. Учитывая, что ты способен чувствовать боль, работа в заповеднике сулит тебе большие неприятности.

Я не стал спрашивать, что он имеет в виду. И просто надеялся, что никогда об этом не узнаю.

Тридцать семь дней спустя.

Раньше мне никогда не снились сны.

В Испании во время подзарядки я погружался в темное ничто. Пустое подобие сна для Эхо. Вообще-то, мне не должны сниться сны, как и любому Эхо. Но это, несомненно, был сон.

И он был о ней.

Об Одри.

Вначале он был прекрасен. Я просто видел ее, но не такой испуганной и потерянной, как при нашей первой встрече. Нет, в моем сне она улыбалась и смеялась. Это была настоящая Одри, или та Одри, которой она была раньше. Даже во сне я понял, что это и есть красота. Никто не ждет от Эхо, что они будут способны оценить красоту. И никакого логического объяснения тому, почему я должен ее распознать, не было. Я должен понимать математическое совершенство, симметрию, баланс, формальную гармонию и тому подобные вещи. И, может быть, Одри не была идеальна с математической точки зрения. Может быть, точным расчетам соответствуют только лица Эхо. Но в красоте Одри было столько силы… Она прекрасна в своей уникальности. Именно в индивидуальности и проявляется человеческая красота.

Помню, во сне мне было грустно — от того, что я никогда не смогу стать причиной ее смеха или улыбки. И она никогда не сможет разглядеть во мне нечто большее, чем жутковатую имитацию человека.

Но когда я видел, как она томится в этом доме как в ловушке, среди других Эхо, запрограммированных ее убить, я чувствовал что-то другое. Я видел ее. Ей предстояло умереть, и она об этом знала. Тогда-то я и понял, что мне наплевать на себя. Я беспокоился только о ней, о девушке, которая ненавидела меня и хотела, чтобы меня вообще никогда не существовало на свете.

Я беспокоился о ней, потому что ощущал с ней связь. С девушкой, оставшейся без родителей и убежища в этом враждебном мире.

Я беспокоился, потому что мог ее спасти.

И я попытался.

Быть может, все драконы в нашей жизни — это на самом деле принцессы, которые ждут той минуты, когда мы явимся к ним, прекрасные и мужественные. Быть может, все, что так нас пугает, просто ждет нашей любви.

Райнер Мария Рильке.

«Письма к молодому поэту», 1929

Мы не такие, как все —

Ты и я.

Мы не вписываемся в их игру.

Мы не такие, как все —

Ты и я.

Мы никогда не станем как все.

Мы фрики, и мы вместе.

Фрики вместе.

А теперь забудь мое имя.

«Нео Максис», «Фрики». 2114

Я сидела в своей комнате, уставившись в окно, и четко понимала, что отсюда надо выбираться. Стояла безоблачная ночь. На небе сияли звезды, и была видна неполная Луна. В ее центре можно было разглядеть мерцание, исходящее от Новой Надежды. Свет внутри света. Луна была похожа на глаз, который внимательно наблюдал за тем, что происходит внизу.

Сбежать…

Сбежать не просто из этого дома, Хэмпстеда или Лондона. Нужно сбежать по-настоящему. И я должна найти Дэниела. Оставшись здесь, я не смогу этого сделать.

Мне было страшно думать о будущем. Возможно, дядя Алекс ждет, когда я перестану быть нужна для его рекламных акций и от меня можно будет избавиться? (И, кажется, этот момент уже наступил.) Может быть, он потом заявит, что меня убили во время нападения на дом?

Да, это вполне вероятный исход. И моя уверенность в этом окрепла, когда на следующее утро дверь в мою комнату по-прежнему оставалась запертой. Я отправилась в иммерсионную капсулу, чтобы хорошенько все обдумать. Я не могла позвонить в полицию, потому что они были на стороне дяди Алекса. Они всегда были на его стороне. Против него выступали некоторые журналисты, вроде папы. Может быть, это выход?

И тут я вспомнила…

Леони Дженсон! Женщина, с которой я разговаривала в Париже.

Я связалась с самым непримиримым противником корпорации «Касл» — «Дозором „Касл“». Это было маленькое издательство, которым управляли из парящей хижины в Чок-Фарме, но найти их адрес было не трудно. Я уже собиралась отправить мысленное сообщение Леони, которая была заместителем редактора, но в последний момент передумала. Если из-за меня сюда снова явятся протестующие, всех их ожидает один конец — смерть.

Потом я попыталась позвонить бабушке, чтобы просто поговорить, но ничего не вышло. Связь была отключена. Капсула работала, но я не могла звонить за пределы дома.

Однако внутренние звонки по-прежнему были доступными. Так что я вызвала дядю Алекса из его кабинета, и он появился напротив меня, улыбаясь своей улыбкой, которая уже не казалась мне обнадеживающей.

— Привет, Одри. Как ты себя чувствуешь?

— Сижу в своей комнате, как в ловушке. Почему я до сих пор под замком?