Женщина Большой Огонь ушла в лес и не вернулась. А трое детишек остались.

Вот ее муж и нянчит их. Никто не смеялся, и Пашка понял, что эти люди, может, и не такие уж первобытные, если так переживают за других.

Теперь наступила Пашкина очередь.

– Пшшшк нехорошо, – сказал Гром.

И все, включая детей, которым еще даже не положено иметь имя, принялись шуметь и измываться над добрым именем Гераскина. Оно казалось этим троглодитам совершенно не подходящим для такого славного парня, как их новый соплеменник.

Каждый норовил придумать Пашке имя, и со всех сторон неслись слова, которые Пашка должен был угадывать. В конце концов остановились на имени Седой. Хотя были имена и не хуже. Например, Палец, чтобы показать, как Пашка одинок. Или Камыш, потому что Пашка высокий и худой. Гром хотел назвать Пашку Снегом – наверное, из-за светлых волос.

Ну ладно, Седой так Седой.

Пашка вспомнил, что совсем забыл про съемки. Вот это глупо! Какую сцену упустил! Неужели человечество никогда не увидит этих кадров?

Он попробовал заставить свою новую семью повторить знакомство, но его никто не понял. Все разошлись по своим делам.

Пашка сделал вид, что осваивается в пещере, и никто его не останавливал. Его признали своим и даже, очевидно, решили, что он специально заманил сюда ленивца, чтобы было вкусненькое на ужин. А уж когда узнали, что он сирота и у него нет своего племени, признали окончательно, и никто не мешал ему ходить куда хочешь и смотреть на что хочешь. Пашка вдруг подумал, что жить среди троглодитов даже лучше, чем среди цивилизованных людей. Ни одна душа тебя не воспитывает, не учит, не заставляет заниматься тем, чего ты делать не хочешь. И если бы в пещере не было так противно, ему бы здесь понравилось. Но в пещере стояла удушливая вонь – ведь здесь много лет жили совершенно немытые люди, которые к тому же не выбрасывали объедки, а сваливали их в дальнем углу жилища.

Пашка снимал по очереди своих новых родственников, тихо повторял их имена, чтобы потом не перепутать, затем снял кучу вонючих отбросов и подумал, что обязательно научит троглодитов убираться. Дальше, в самую глубь пещеры, Пашка сунуться не рискнул. Там было совершенно темно. Он стоял на границе тьмы и слабого света, когда одна из близняшек – наверное, Ура, у которой, в отличие от сестры, была родинка на щеке, – вдруг нагнулась, вытащила из костра большой тлеющий сук и, светя им перед собой как факелом, подошла к Пашке.

– Иди, – сказала она и уверенно направилась в темноту.

Пашка пошел следом.

– Эй! – вдруг сказала Ура.

Она ткнула факелом вперед, и Пашка чуть не кинулся бежать обратно: на них смотрел гигантский, размером с ботинок, пауко-скорпион, который сидел посреди неопрятной густой паутины, перекрывающей путь.

– Эй! – громче крикнула Ура.

И к ней тут же подбежала сестра-близняшка Ора, которая, видно, понимала сестру с четверть слова. Она тоже несла факел.

Ура ткнула своим факелом в пауко-скорпиона. Тот, поднявшись на задние лапы, принялся угрожающе водить клешнями в воздухе и вдруг прыгнул вперед.

Пашка от неожиданности сел на землю.

Однако он успел увидеть, как Ора на лету подхватила пауко-скорпиона и открутила ему голову – одним движением.

– Седой! – закричала Ура. – Смотри!

Ора показывала ему убитого пауко-скорпиона, который еще шевелил страшными клешнями, пытаясь ударить девушку когтем, расположенным на конце хвоста.

– Брось! – крикнул ей Пашка.

– Зачем брось? – удивилась Ора. – Еда. Вкусно.

Пашка хотел подняться, но рука его задела что-то скользкое. Он машинально вцепился в это скользкое плотное «что-то», которое зашевелилось у него в руке. От страха Пашка отбросил это скользкое в сторону и с испугом увидел, как в воздух взлетела огромная белая гусеница. Ура поймала ее.

– Смотри! – закричала она. – Смотри, что нам добыл Седой.

– Ого! – сказала Ора, поедая пауко-скорпиона. – Седой – большой охотник. Седой – везунчик.

И девушки поспешили обратно, поближе к входу в пещеру. Ура несла белую гусеницу и факел, а Ора – факел и недоеденного пауко-скорпиона.

У костра их встретили остальные троглодиты.

Вы бы видели, какое поднялось веселье! Ура и Ора, перебивая друг дружку, рассказывали, как они увидели пауко-скорпиона, чудище страшное и ядовитое, но вкусное и полезное.

«Надо же, – подумал Пашка, который уже без труда понимал все разговоры, – ведь был кто-то первый, кто осмелился схватить пауко-скорпиона и выяснить, что он вкусный!» Сам Пашка решил, что есть эту гадость не будет. Не будет он есть и скользкую гусеницу.

Но тут-то он и не угадал.

Девушки продолжали рассказывать, и Пашка понял, что, пока они занимались своим обыкновенным девичьим делом – боролись с пауко-скорпионом, – наш Седой отыскал в темноте редчайшее лакомство – гусеницу Ко. И сейчас будет пир, а самый лучший кусок этой гусеницы достанется Седому. Потому что, несмотря на молодость и на то, что он пришел из чужого племени, он оказался славным охотником и добытчиком. Он смог разглядеть в густой листве большущего ленивца, а потом в полной темноте пещеры поймал белую гусеницу Ко, которая не попадалась никому уже три зимы.

Тут же гусеницу передали Маме, и та собственноручно занялась ее разделкой. Пашка с ужасом думал, что, если его все-таки заставят есть эту пакость, его вырвет, и он сразу себя выдаст: троглодиты догадаются, что он шпион, и убьют его.

Пока Пашка пытался изгнать из головы эти печальные мысли, Мама оторвала гусенице голову, и Пашка увидел, что из скользкой твари закапала какая-то желтая жидкость.

Мама приложила обезглавленную гусеницу к губам и глотнула. Лицо ее стало добрым, помолодевшим и даже симпатичным.

Она передала гусеницу Пашке. Троглодиты смотрели на него. Пашка понимал, что ему пришел конец, но он был гордым человеком и решил бороться до конца. Он поднес к губам гусеницу – скользкую колбасу с желтой жидкостью внутри – и, зажмурившись, высунул язык, чтобы попробовать. Вырвет или не вырвет?

И языку своему не поверил! Это был самый обыкновенный мед.

Гусеница оказалась полна меда. Не гусеница, а склад, где древние пчелы хранили мед. Но про то, что это пчелиный склад, Пашка узнал позже, из рассказа хромого Тигра, самого мудрого человека в племени.

С великим облегчением Пашка сделал глоток меда и вернул гусеницу Маме. Та обвела племя взором – все смотрели на гусеницу в ее руке – и протянула ее Грому.

И все пробовали мед по очереди, только злой старухе почти не досталось.

«Что ж, для начала получается неплохой фильм, – решил Пашка. – Ричард лопнет от зависти».

Пашка собирался погулять по окрестностям, проверить, не осталось ли здесь случайного динозавра. Он знал, конечно, что динозавры давно вымерли, но ведь бывают же исключения. И если Пашке удастся увидеть живого динозавра, он сделает великое открытие.