– Кто же подтвердит, что рассказанные тобою ужасы случились на самом деле?

– Обычай гласит: обвинение справедливо, если оно поддерживается хотя бы тремя свидетелями, не состоящими с обвинителем в близком родстве, – вздернул подбородок Витязь. – Мои свидетели Гуфа и Торк, которые здесь, а еще – столяр Хон, которого не отпустила сюда община. Кроме того, я озаботился привезти в Несметные Хижины тело Прошлого Витязя Амда, которое девять лет назад должно было исчезнуть во Мгле, но осталось в Мире. Мы похоронили Амда вчера, а до тех пор его видели многие. Предстоятель видел. И ты тоже видел. Станешь отрицать?

– Зачем же мне отрицать то, что было на самом деле? – изумился Истовый. – Конечно, я видел тело. Только чье оно? Я хорошо помню отважного Амда, но опознать его черты в изуродованном лице привезенного тобой мертвеца невозможно. Ведь так? – Он обернулся к Предстоятелю, и тот кивнул, соглашаясь.

Нурд тоже закивал:

– Так, так. Невозможно. Ты прав. Я знаю: вы любите, когда одна затея приносит не одну пользу. Вы мучили Прошлого Витязя не только чтобы заставить его нарушить обычай, но и чтоб обезобразить до неузнаваемости. Только забыли, что опознать человека можно не только по лицу. А еще забыли (или вовсе не знали), что Амду очень нравился его панцирь. Настолько нравился, что однажды, когда бешеный ему бок прорубил, он нового не захотел, он упросил Фунза-кузнеца починить тот, старый. И Фунз – бывает же так! – по сей день помнит, в каком месте был Амдов панцирь посечен, а значит, где у Прошлого Витязя должен остаться шрам. Вот так-то, Истовый. Смекаешь?

Нет, Истовый, кажется, не понял смысла Нурдовых слов. Во всяком случае, лицо его осталось по-прежнему добрым.

– Ты интересное рассказал, – выговорил старец задумчиво. – Пускай теперь выйдет сюда Фунз и расскажет подробнее.

При этих словах Витязь аж зарычал от злости.

– Тебе-то лучше всех ведомо, что появиться здесь Фунз не может! Он пропал нынешним утром – клянусь, это ваших рук дело, серые твари! Говори, куда вы его упрятали?! В священный колодец?!

– Фунз жив и недалеко, – Гуфа наконец разлепила запекшиеся черные губы. – Я чувствую. Его еще не погубили.

Истовый повернулся к ведунье:

– А ты, мудрая Гуфа, тоже помнишь, где и какой был у Амда шрам? Ведь, наверное, лечила его рану ты…

Старуха мотнула подбородком:

– Прошлый Витязь всегда лечил себя сам. Но Нурд говорит правду, и ты сам это знаешь.

Истовый вздохнул, тяжело поднялся.

– Неладно получается у тебя, Витязь. Один твой свидетель – отец оскорбившей Мглу и, значит, готов подтвердить что угодно, лишь бы выручить чадо. Другой свидетель – хоть и уважаемая людьми, но все-таки баба, а двое прочих обретаются невесть где и предстать на суде не могут. Да, неладно… – он ласково оглядел Нурда, Гуфу; улыбнулся, встретившись глазами с бледным от волнения Лефом. – Я понимаю вас, вами движут добрые помыслы. Вы радеете о благе своей общины. Ведь Торк не сможет сражаться так же, как сражался он до сих пор, если силы и отвагу его подточит горе. И дочь его обещает стать воительницей поумелее многих мужчин. Мгла велит заботиться о безопасности и благе братьев-людей, но все же следует помнить, что не любые средства для этого хороши. Да и зачем понадобились вам изощренные выдумки? Разве мы, носящие серое, способны пожелать кому-либо зла? – Добрый, такой добрый старик, он, кажется, даже всхлипнул при мысли, что кто-то мог заподозрить его в злодействе. – Разве покушаемся мы на счастье девочки, по младенческой глупости своей сделавшей плохое? Мы даже не требуем лишить ее права выбора (и, кстати сказать, тем самым нарушаем обычай). Единственная наша просьба: чтоб бедный Незнающий мальчик Леф жил среди нас, на заимке Галечной Долины, и посвятил себя вымаливанию прощения для собиравшейся выбрать его неразумной девочки. Вы, мудрые, скажите: что же в этом плохого? – обернулся он к прочим Высшим. – Вам же ведомо, как бывает сурова жизнь Незнающих, какой тяжкой обузой становится Незнающий для тех, кого Бездонная Мгла определяет быть ему вместо родителей! А мы избавим столяра Хона и его благочестивую женщину Раху от излишних забот. Мы сделаем жизнь Незнающего Лефа беззаботной, легкой и сытой. Лишь моления будут его трудом, да еще – если он сам пожелает – песенная игра, к которой мальчик имеет склонность. Ведь никто не сумеет умилостивить Бездонную Мглу лучше собственного ее порождения… Так я спрашиваю вас, мудрые: что же плохого в нашем прошении?

Он наконец умолк, и вглядывавшийся в лица Высших Леф с ужасом понял: серого облачения не миновать. Про Истовых и говорить нечего; главы общин слишком напуганы рассказом Нурда, чтобы решиться в этот рассказ поверить. А Предстоятель… Мгла его разберет, Предстоятеля; не осталось у Лефа к нему ни капли доверия. Вот он встает – величественный, спокойный. Встает и говорит:

– Нынче мы услыхали слишком много, чтобы решать сразу. Солнце готовится к гибели, настает время для сна, а не для споров. Разойдемся, а завтра к этому времени объявим братьям-людям решение Высшего Суда.

Старцы зашевелились, в толпе загомонили было, как вдруг внезапная вспышка нечеловеческого злобного смеха вынудила всех обернуться к Гуфе. Всех. Даже Торка, который до сих пор все внимание, все силы свои тратил на то, чтобы заставить Ларду молчать и стоять спокойно.

Гуфа хохотала, глядя на Устру, а тот с ужасом рассматривал только что выплюнутый на ладонь собственный зуб.

– Разве я не предупреждала тебя, Устра? – Гуфа утерла заслезившиеся глаза, перевела дух. – Не тревожься, долго мучиться тебе не придется. Они очень быстро повыпадают, зубы твои.

* * *

– Даже если кто из старост сомневается, до будущего вечера Истовые сумеют убедить всех. – Витязь скрипнул зубами и смолк.

Леф старался устроиться так, чтобы не зацепиться взглядом о его лицо, но в хижине было слишком тесно. Ноющая шея – вот и весь прок, которого удалось добиться. И никуда не деться от тоскливой безысходности, проглотившей привычную веселую синеву Нурдовых глаз. Страшная безысходность, заразная, как обитающий в болотной гнили трясучий недуг; она рвется наружу, топит в себе ум, волю, надежды… И окружающее подергивается затхлой пропыленной серостью, той самой, которой уже обещана во владение вся оставшаяся Лефова жизнь. Или это лишь кажется в лживом свете немощного костерка, разведенного прямо на поросшем травою полу? Может, и кажется…

Им назначили для ночевки пропахшую плесенью развалюху, догнивавшую поблизости от судного места. Правда, Гуфу, Торка и Витязя хотел зазвать к себе Предстоятель, но, выслушав вежливый отказ, не стал уговаривать строптивцев. Хотят спать без удобств и почета? Пусть. Каждый волен сам лишать себя радостей жизни – другим останется больше.

Наконец-то Ларда и Леф оказались рядом. В хижине было слишком темно, чтобы присутствие прочих могло как-то стеснять, а потому появилась наконец возможность поговорить. Но оказалось, что говорить ни о чем не хочется, и даже смотреть друг на друга не хочется, а хочется только прижаться друг к другу и молчать.