— Да я не хочу наживать состояние, — улыбнулся молодой человек. — И я… я не верю в Капитал.

— Не верите в Капитал? — глубоко уязвленный, воскликнул мистер Ривз. — Что, черт побери, хотите вы этим сказать? Как же мир может существовать без капитала?

— Капитал в истинном смысле этого слова, единственный подлинный капитал, это — земля, оборудование, человеческий мозг и общественный труд, — терпеливо разъяснил Робсон. — Накапливать тут особенно нечего. Денежный капитал — это только покупательная способность, цифры в бухгалтерских книгах. И капитализм может существовать, либо претерпевая цепь замаскированных банкротств, именуемых девальвацией, либо путем непрерывных экспансий, ведущих к войнам и разрушению.

— Деньги — величайшая сила в мире! — с жаром заявил мистер Ривз.

— Я этого не думаю, — спокойно возразил Робсон. — Слова обладают силой, но последнее слово не останется за гроссбухом. Горстка еврейских фанатиков-крестьян низвергла Римскую империю. Теперь возникла новая религия, имя которой коммунизм, и она низвергнет капиталистические империи.

— Ах, так вы коммунист! — с горьким укором воскликнул мистер Ривз.

— Нет. Но порой мне хотелось бы им стать, — невозмутимо ответил Робсон. — К сожалению, мне не хватает религиозного темперамента. И я гляжу вперед. Люди по-прежнему останутся людьми, то есть будут завистливы, честолюбивы, распутны, коварны, своекорыстны, глупы — о, превыше всего глупы! — при любой политической и экономической системе. Если глупость и пороки будут в той или иной форме изжиты, они возродятся с новой силой в другой форме и под другими наименованиями. Если существует такая вещь, как прогресс, то есть истинное усовершенствование человеческой породы, — то он совершается столь медленно, что почти неприметен. Вот почему я хочу быть школьным учителем. Но новая религия учит, что Капитал — порождение всех зол. И капитализм не устоит против разрушительной силы ненависти этой новой фанатической религии.

— Вы хотите сказать, что они отнимут у меня мои деньги? — в ужасе воскликнул мистер Ривз.

— Я считаю, что это вполне вероятно, — равнодушно сказал Робсон. — А если нет, то капиталистическое правительство поможет вам потерять ваши деньги в результате новых девальваций или новых войн. Отыгрываться на рантье стало уже обычным приемом всех попавших в затруднительное положение правительств.

— Я этому не верю, — сказал мистер Ривз, не переставая думать о своих дукатах.

— Так спокойнее, — согласился Робсон. — И тем не менее ваша жизнь всегда зависит от тех или иных непредвиденных случайностей. Но пусть это вас не расстраивает. Утешьтесь. Почти во все периоды истории человечества жизнь была тяжелой, жестокой и подверженной всевозможным превратностям почти для всех людей. И теперь она осталась такой же для очень многих, только мы случайно не принадлежим к их числу. И при этом еще удивляемся, что они, такие нехорошие, завидуют нам и хотят с нами разделаться. Можно только поражаться тому, что они терпят нас так долго…

— Но мы же никому не приносим зла! — негодующе заявил мистер Ривз.

— Мы приносим им зло тем, что сыты и беспечны, в то время как они недоедают и не могут избавиться от забот, — сказал Робсон. — Разве этого не достаточно?

— Так что же нам теперь делать? — в большом расстройстве воскликнул мистер Ривз.

— Надо распорядиться, чтобы нам принесли еще выпить, — сказал Робсон. — А там, глядишь, уже и обедать пора.

— Вы слишком пессимистично настроены, — решил мистер Ривз, взволнованно нажимая кнопку звонка.

— Совершенно напротив, — сказал Робсон. — Я — эволюционист. Значит, самый большой оптимист на свете. Я сравниваю нас с нашими предками: вот мы спокойно сидим здесь, в этом чуточку старомодном салоне отеля, в то время как наши предки сидели на корточках в пещере, после того как им удалось изгнать оттуда медведей, сидели там, не зная ни наук, ни искусств, ни красивых женщин, ни спокойного досуга. И я исполнен надежды. Я хочу сказать — бываю порой исполнен. Будущее, быть может, отдалено от нас не менее, чем мы отдалены от наших предков. Но, с другой стороны, быть может, и нет… Спасибо, я не хочу виски, я выпью еще немного лимонада.

В этот вечер за обедом мистер Ривз был необычно молчалив. Поверхностный наблюдатель мог бы сделать вывод, что молчаливость мистера Ривза вызвана меланхоличными воспоминаниями о нежных телячьих отбивных или сочной утке по-эйлсберски, так весело украшавших его стол в Мэрвуде в это время года… а тут все эти затеи ресторанной кухни, которые только дразнят воображение, не удовлетворяя аппетита! Но поверхностный наблюдатель был бы прав только наполовину. Неоспоримо, конечно, что мистер Ривз рассматривал неудовлетворительный обед как своего рода катастрофу, однако в настоящее время он уже примирился с неизбежным. Но он размышлял, или — поскольку это слово слишком претенциозно для такого простодушного человека, — он, проще говоря, думал.

Предметом его размышлений или дум была его беседа с неким молодым человеком в полумраке салона. Мистер Ривз отнюдь не относился к тому разряду людей преклонного возраста, которые каждого человека моложе тридцати лет считают странным и назойливым дегенератом. Мистер Ривз и сам имел сына, которым он втайне гордился — может быть, даже несколько больше, чем следовало с объективной точки зрения. Но при всем том он отнюдь не страдал оголтелым отцовским фанатизмом и вполне мог оценить достоинства других молодых людей, если только они действительно были достоинствами в его глазах. Мистер Ривз готов был делать скидку на горячность и неопытность юности, однако в этом случае такой скидки и не требовалось. По правде говоря, у мистера Ривза осталось неприятное ощущение, что молодой Робсон сам делал ему скидку. Молодой человек явно разбирался в некоторых вопросах лучше мистера Ривза и, главное, уже размышлял над ними. «Как это получилось, что я все-таки недостаточно образован?» — огорченно спрашивал себя мистер Ривз.

Если бы молодой человек вел себя нагло, мистер Ривз не обратил бы внимания на его слова; он со смехом отмахнулся бы от них как от мальчишеского вздора. Но эта искренняя, деликатная, непритязательная манера… Неужто Робсон прав в своем суждении — ну хотя бы относительно Капитала? Как в свое время когда-то мистер Ривз пытался размышлять о Времени, так теперь он размышлял о Капитале. Что же в самом-то деле сохраняется и передается из поколения в поколение? Хлеб? Бифштексы? Автомобили? Одежда? Скот? Фабрики? Патентованные медикаменты? Пиво? Явно нет. Дома? Книги? Meбель? Идеи? Да, в какой-то мере, но только старые дома приходится подновлять (их дом в Мэрвуде уже и сейчас требует ремонта), старые книги приходится перечитывать, со старой мебелью приходится свыкаться, старые идеи приходится пересматривать. Мистера Ривза охватил страх. В растерянности он начинал постигать, что именно подразумевал мистер Уиллоби Хьютон под этим своим вечно меняющимся потоком. А что, если Капитализм тоже всего-навсего поток, часть этого потока?

— Но он делает свое дело! — произнес мистер Ривз вслух, покрываясь от волнения испариной.