К моменту, когда через пару часов я авторизуюсь, ни один из них не ответил. Листая список, я ищу кого-нибудь знакомого, но быстро выясняется, что из них нет никого из Шотландии. Ни Грега, ни Мэтта. Все откуда-то издалека, из Америки и Австралии. В глаза бросается пара русских имен, за ними – вкраплением кто-то из Восточной Европы. В самом конце – бразилец. Все – мужчины. Действительно, ни одного женского аккаунта. Отзванивается МакГуайр, спрашивает, есть ли у меня какие-то предположения, каким может быть пароль к аккаунту Элли, потому что сейчас он ожидает разрешения на доступ к нему. Разумеется, их нет.

В результате я все же получаю несколько откликов на сообщения МакГуайра, но все они сводятся к одному большому разочарованию. Один из них на русском. Без понятия о чем, но текст сопровожден подмигивающим смайликом, поэтому я отметаю его как какую-то ерунду, не пытаясь переводить. Другой от пользователя под именем Рэнди Ронни, он из Буллхед-сити, что на границе штатов Невады и Аризоны. Он надеется, что Элли вскоре вернется домой, предлагая отшлепать ее маленькую попку докрасна, когда это случится. Ситуация начинает казаться несколько безнадежной, и – скажите спасибо детективу Форестер – идея о том, что я виновата в ее исчезновении, становится все более осязаемой. На третий день я решаю, что должна хотя бы попытаться помочь.

Начинаю я с гуманитарной организации «Хранители». У них хороший сайт, фотография ребенка на нем вызывает желание не просто им помочь, а самому нуждаться в них. Счастливые лица: дети, калеки, вроде меня, инвалиды и наркоманы – все жили долго и счастливо в этой организованной утопии. Кружок игр, танцевальный кружок, кружок кулинарии. Группа бросающих наркотики, группа ищущих новый дом. Им бы еще публичный дом туда, и все базовые потребности будут удовлетворены.

Я звоню в филиал у границ Шотландии. Отвечает женщина, ее голос мягкий и плавный, натренированный так, чтобы все проблемы как бы улетучились от разговора с ней.

– Доброе утро, вы позвонили «Хранителям», с вами говорит Элис. Чем я могу вам помочь?

– Доброе утро. Меня зовут доктор Харринфорд. – Я решаю начать так, надеясь, что она не сделает общее предположение, что я окончательно запятнана. Она вполне может прийти к такому выводу, если знает мою сестру. – Я ищу свою сестру, она пропала несколько дней назад. Элеанор Харринфорд.

– Она уже бывала в нашем центре? Я могу поискать ее в базе данных. – Я слышу, как она ударяет по клавишам клавиатуры, медленно, как будто не уверена в своих действиях. В какой-то момент я слышу, что она что-то шепчет кому-то рядом, как будто просит помощи.

– Насколько мне известно, нет. Но, если уж честно, откуда мне знать?

– Я забила имя в поиск, но ничего не нашлось. Пишет: «Результаты не найдены». Это же нормально, Боб? – Понимая, что она говорит не со мной, я жду, пока Боб проверит ее, снова слышу стук клавиш, она опять зовет Боба по имени. Через пару секунд она отвечает мне:

– Простите, результатов не найдено. Она у нас не регистрировалась. Как давно она пропала?

– Несколько дней назад, – повторяю я. – Полиция уже расследует это дело.

– Ах да, теперь я припоминаю имя. Слышала вчера в новостях. Та несчастная из Хортона, верно? Какой кошмар. – Любезный тон Элис сменяется на серьезный. – Передавали, что она последняя в своей семье. Как, говорите, вас зовут? – В местных новостях меня просто вычеркнули из списка членов семьи, едва ли такое кому-то поднимет настроение. Мне отказано даже в принадлежности к телам родителей или к пропавшей сестре. Вешаю трубку, не давая ей возможность дальше сыпать соль на старые, незаживающие раны.

Я звоню еще в пару подобных организаций. Первая для беззащитных женщин, поэтому даже до звонка я не надеюсь обнаружить ее там. Я не могу ее считать беззащитной. В печали – может быть. В трауре – определенно. Но беззащитная? Быть того не может. Спросите Марго Вульф или Роберта Нила, они вам расскажут, какая она беззащитная. Но я звоню, прикинувшись взволнованной подругой, и когда они настаивают на более конкретной информации, представляюсь Сарой из Хоика. Ту же схему я использую при звонках в другие организации, но остаюсь ни с чем. У кого-то из них, очевидно, имеется определитель номера и повышенная подозрительность, потому что некоторое время спустя мне на домашний звонит детектив Форестер, хотя я ей номер не давала.

– День добрый, – говорит она, и я слышу, что она что-то пьет. Представляю ее с одноразовым стаканчиком в какой-нибудь кафешке, дешевом аналоге «Старбакса». Эта картинка несколько удручает.

– Добрый день, детектив Форестер. Чем могу помочь?

– Я бы хотела спросить вас кое о чем. Вы можете прийти в полицейский участок? – Я сейчас стою без лифчика в спортивном костюме, оставляя свою несимметричную грудь на свободе. – Я думаю, некоторые детали насчет последних дней, которые вы провели с Элли, имеют отношение к делу. Вы же не на работе, верно?

– Нет, не на работе. Конечно, почему бы и нет? – говорю я, играясь с листочком на столе. Мой ответ слишком небрежный, я веду себя так, будто бы у меня есть выбор. Слышу ее вздох, она делает глоток, перебирает бумаги. – Скажем, через час? – предлагаю я, стараюсь придать голосу чуть больше серьезности. Я не спрашиваю, откуда у нее мой номер.

– Отлично. Увидимся, – говорит она, перед тем как завершить разговор.

Я кладу трубку и, опуская глаза, понимаю, что вертела в руках завещание своего отца. Уставившись на него, некоторое время думаю, что мне с ним делать. Задаюсь вопросом: почему он положил его ко мне в сумку, а потом взял мои таблетки и убил себя? На конверте написано мое имя, это значит, он хотел, чтобы я его увидела. Невольно соглашаюсь, что Антонио прав насчет одного: номер записан на обороте не случайно. Было бы легче, если бы он записал хотя бы краткое объяснение, но пора бы мне уже привыкнуть к такого рода упущениям.

Какое-то время я сижу с завещанием в руках, рассматривая страницы, ожидая, что ответ сам придет ко мне. Это должно быть что-то, что я в состоянии понять. Вспоминаю, как говорила Антонио, что если бы я действительно хотела выяснить, что значат эти цифры, то позвонила бы юристу, который оформлял завещание. Поэтому пролистываю его до последней страницы, провожу пальцем по строке, пока не нахожу имя. Джозеф Уитеррингтон. Оно звучит знакомо, но мне нужно время, чтобы вспомнить, откуда я его знаю. Когда я понимаю, что именно это имя как бы невзначай произнесла детектив Форестер, когда была здесь, у меня дома, и, напоминая себе о том, что полиция ничего не говорит случайно, я начинаю беспокоиться. То есть они точно видели этот документ. Они знают о том, что я унаследовала имущество отца. И единственный человек, который может оспорить завещание, сейчас считается пропавшим. Человек, которого, по моим словам, я бросила сразу после смерти отца. Не знаю, могу ли я выглядеть еще более виноватой.

Хватаю телефон и звоню Джозефу Уитеррингтону. Его голос звучит неровно, он кажется запыхавшимся, и я представляю себе его красное лицо. Возможно это от сигары.

– Да. – Ни секретаря, ни вежливого приветствия.