отдал две красненьких из своих запасов — и потащил весь этот металлолом к себе.

— Зачем он тебе? — недоуменно спросил Стас.

Мы курили на улице у бокса, ворота которого были распахнуты настежь, и ждали, когда выветрится весь дым, который оставил самопал.

— Да фиг знает… — я неопределенно пожал плечами. — В школе мечтал, потом перемечтал. Я тут в первый день этим мужикам помог, но зачем-то сдуру про мопед сказал, а потом этот… Николай… пришел и предложил, всего за двадцатку. Отказываться было неудобно, не говорить же ему, что я в этом гараже только из-за магния?

— А ты его снимаешь?

— Что? Не, какое снимать, это дорого. Бабушка Аллы договорилась по знакомству. Боюсь, теперь меня отсюда погонят ссаными тряпками, после таких игрушек…

— Могут, да, — Стас сплюнул. — Но вообще круто получилось, согласись?

— Да я бы обошелся, честно… хорошо, что не насмерть, потом доказывай, что ни в чем не виноват, а они сами пришли. И фиг докажешь же…

— Да я спецом небольшой заряд делал, как ты сказал про то, что не хочешь насмерть, — насупился Стас.

— Не, к тебе претензий ноль, ты молодец. Я уже думал кидать в него что-то тяжелое и пытаться достать свой ломик, — я нагнулся и подобрал это орудие с земли, куда отбросил сразу после выхода из гаража. — Но точно знал, что не успею. Он чем-то занимается боевым, этот Родион… как бы не каратэ. Удар хороший, поставленный. И тут ты стрельнул.

— Да они на тебя отвлеклись, я и воспользовался, — Стас выглядел польщенным моей похвалой и признанием его заслуг. — Только стрелять пришлось в лицо… навеска же… одежду вряд ли пробило бы.

Я хотел сказать, что если бы дробина попала Родиону в глаз, то всё было бы совсем печально, но не стал. Не попала — и ладно.

Я вспомнил о своих трофеях. Достал кошелек попроще — Михаила; в нем было несколько десяток, пятерки и трёшки — всего около восьмидесяти рублей — и бумажка с номером телефона. Всё это я отправил себе в карман. Потом осмотрел бумажник Родиона, который даже ощущался более толстым. Заглянул внутрь — там были аккуратно и по порядку сложенные сотенные и полтинники, фиолетовые четвертаки, красные десятки и прочие купюры. В общем, целая выставка на очень приличную сумму, которой, пожалуй, хватит на первый взнос за кооперативную двушку. Родион явно не был бедным студентом[24].

— Стас, дело оказалось очень прибыльным, — хмыкнул я. — Держи вот, за помощь.

Я отсчитал две сотни червонцами и передал приятелю.

— Думаешь, стоит? — с сомнением спросил он, разглядывая со всех сторон очень приличную сумму.

— Стоит, — убежденно ответил я. — Хуже не будет. И вот что, Стас… Ты забери второй пугач… или вообще лучше уничтожь его.

— Почему? — недоуменно переспросил он.

— У меня есть сомнения, что они это так оставят, — честно сказал я. — Сегодня-завтра буду ждать милицию. Ну а напирать на самооборону проще, если у меня найдут лишь один использованный самопал и немного смеси. Скажу — мол, для себя делал, детство вспомнил. Ну а ты… если доберутся, говори, что вообще не при делах. Сидел, примус починял, в драке не участвовал. И, разумеется, — не стрелял. Понял?

— Да не тупой, понятно всё… Не люблю я такое…

— А кто любит? — я пожал плечами. — Не мы такие, жизнь такая… Впрочем, может, и пронесет.

Цитату из «Бумера» Стас, разумеется, не узнал.

Глава 15

Чистые руки

— Фамилия?

— Моя?

— Твоя, чья же ещё.

— Серов.

— Имя?

— Чьё?

— Да твоё, блин.

— А, конечно, офицер. Егор.

— Отчество? И только попробуй ещё разок спросить, чьё. Я тебе это твоё «чьё» в глотку вобью.

Эту фразу молодой старлей произнес безо всякой угрозы, но так, что я решил перестать валять дурака.

— Понимаю, офицер. Юрьевич.

— Дата рождения?

— Когда родился, да?

Ответом мне был тяжелый взгляд.

— Конечно, офицер, — понятливо кивнул я. — Я родился 4 апреля 1966 года.

— Место рождения? И заканчивай придуриваться. Офицер…

Я согласился, что старлей — это не офицер и никогда им не был.

Бюрократия, наверное, одинакова не только в отдельно взятом совке, но и во всей вселенной. Любой задержанный правоохранительной системой в первую очередь должен быть однозначно идентифицирован, чтобы в дальнейшем не смог избежать ответственности. Я это уже проходил — в старой жизни меня несколько раз задерживали по каким-то невнятным поводам, но в большинстве случаев дальше заполнения протокола дело не заходило. Лишь однажды я едва не оказался подсудимым, но сменился следователь, дело пересмотрели и закрыли — за отсутствием состава. Правда, даже тогда меня в СИЗО не определили, позволив волноваться о своей участи под подпиской о невыезде. Ну и Шахты, но там я выступал, скорее, в роли прокурора — хотя менты, конечно, так не считали.

И вот — снова здорово. Как я и расписывал Лёхе в нашей беседе на полянке в Сокольниках, у Родиона и его компании было несколько вариантов решения действий в отношении меня и Аллы. Они могли попросту забыть о нашем существовании до возвращения из армии своего Боба; могли продолжать преследование — с неясным результатом, поскольку я показал, что способен огрызаться. Видимо, они эти вариант отвергли, зато выбрали самый паскудный для меня и самый непацанский из всех возможных — сняли свои травмы в клинике и отнесли заявления в милицию. Мол, помогите, товарищи начальники, хулиганы зрения лишают.

За ночь шестеренки правосудия провернулись в нужном моим оппонентам направлении, и утром в нашу квартиру позвонили два милиционера, которые предложили мне пройти с ними — до отделения милиции от нашего дома было минут пять неспешной ходьбы. Они не сказали, зачем я им понадобился, но дали мне время собраться и попрощаться с Аллой. Та была в курсе вчерашних событий — я рассказал и ей, и Елизавете Петровне о стычке в гаражах, правда, без особых подробностей. Меня порадовало, что обе однозначно встали на мою сторону, а бабушка даже устроила внучке небольшую выволочку за то, что та так неосторожно выбирала ухажеров.

На долгое пребывание в милиции я не рассчитывал — всё-таки даже со всеми ранами Родиона дело не тянуло на что-то серьезное, — но на всякий случай попросил Аллу позвонить Михаилу Сергеевичу и предупредить, что мы можем сегодня опоздать или вовсе не приехать. Со стариком лучше вести себя правильно.

Но в участке разбирать моё дело никто не торопился. Меня продержали пару часов в коридоре под приглядом малоразговорчивого дежурного сержанта, который даже покурить меня не отпускал. Почему при этом