До середины июля Дмитрий Иванович Фоменко возглавлял угрозыск Владивостока, пока не получил приказ… о переводе к новому месту службы!

Весь день было жарко, парило. Влажный воздух обволакивал тело, делая его липким и горячим. Только к вечеру появились признаки кое-какого облегчения, потянуло ветерком, снизу, от бухты Золотой Рог, где в сумерках перемигивались россыпью огней суда, становившиеся все темнее на еще светлом зеркале воды.

— Митя? На удивление рано! — улыбнулась Зинаида Васильевна, разгибаясь от корыта с постирушками и скалывая шпилькой тяжелую копну растрепавшихся волос. — Снег пойдет, не иначе!

— Здравствуй, моя хорошая, — обнял жену Дмитрий Иванович, колючей щекой коснулся нежной кожи заведенной за голову руки. — Как насчет заправки? Хорошо бы супчика…

— Есть супчик, погоди, сейчас погрею.

— Да я и холодный слопаю!

— Погоди, погоди.

Дмитрий Иванович расстегнул ремень с тяжелой кобурою, отложил в сторону, скинул потемневшую на спине и под мышками гимнастерку, побренчал рукомойником. Утерся ветхим, давно выцветшим рушником. Перед тем, как развесить гимнастерку на спинке единственного венского стула, помедлив, вынул из нагрудного кармана два вчетверо сложенных листка.

Зинаида Васильевна хлопотала у стола, который вместе с поцарапанным шкафом, тремя табуретками, полками у окна с нехитрой утварью и кроватью с металлическими, потемневшими от времени шишаками, когда-то блестяще-зеркально украшавшими кроватные спинки, составлял всю обстановку в занимаемой семьей Фоменко комнатушке.

Налив в желтоватую, с толстыми краями, фаянсовую тарелку доверху, Зинаида Васильевна виновато взглянула на мужа.

— С хлебом, Митя, сегодня не получилось, стояла-стояла и все без толку, только ноги в толкучке оттоптали…

— Ну, не судьба, значит, — весело сверкнул глазами Дмитрий Иванович, усаживаясь. Жене протянул листки.

— Вот, Зин, прочти-ка.

Она развернула бумаги. На первом листе в глаза сразу бросился большой фиолетовый штамп в левом верхнем углу: «М.В.Д.

Главное Управление Народной Милиции Дальне-Вост. Республики. 12 июля 1921 г. № 1884. г. Чита» Далее излагалось:

«Начальнику Владивостотского уголовного Розыска Гр. Фоменко

Прилагая при сем выписку приказа моего, от 1/7 за № 21 п. 6.

ПРЕДЛАГАЮ Вам с получением сего вступить в исполнение обязанностей Начальника Управления Милиции Читинской Железной дорога и приступить к приемке всех дел, сумм и документов выше указанного Управления, приемо-сдаточные ведомости предоставить мне для сведения. Начальник Главнаго Управления Нармилиции Республики Н. Колесниченко. Начальник Общаго Отдела…»

Вторым листком и была упомянутая выписка из приказа: «Начальник Владивостотскаго Уголовнаго Розыска Гр. Дмитрий Иванович ФОМЕНКО переводится на должность Начальника Милиции Читинской Железной дороги с 2-го Июля с/г. С зачислением на все виды довольствия с 1-го Июля 1921 года. Основание: рапорт Фоменко. Подлинное подписали: Начальник милиции Республики КОЛЕСНИЧЕНКО

Начальник Общаго Отдела М. НАУМОВ

С подлинным верно: Делопроизводитель…»

— Митя, я ничего не понимаю! — Зинаида Васильевна еще раз перечитала оба документа. — Нет, что в Читу собираться, это я сообразила. Но какой рапорт? Митя, ты сам напросился на эту работу? — удивленно спросила мужа.

— М-м, как тебе сказать… — пожал он плечами, заканчивая с супом. — В прошлом году еще, осенью, я писал рапорт на перевод в Читу, на любую должность. Помнишь, мы с тобой как-то по весне еще, когда меркуловцы власть захватили, говорили, что бумажка словно в воду канула?

— Бог ты мой, да когда же это было!

— Получается, хорошая ты моя, бумаги ходят до-олго!

Дмитрий Иванович с нежностью глянул на жену.

— В Чите, Зинуля, безусловно, будет получше. Работы, как ты знаешь, я не боюсь, да и не думаю, что доля начальника милиции на «железке» солонее моей нынешней работы. По крайней мере не будет этого дурацкого положения — ловлю уголовников, а по сути, помогаю белым наводить порядок в городе!

— А скольким нашим ты помог уйти от контрразведки! И потом — ты защищаешь людей от грабителей и воров, которые последнее отнимают…

— Так-то это так. Но этих дел и в Чите полным-полно. Там ситуация не лучше, еще хуже. Здесь воры и убийцы японцев боятся — те сразу к стенке ставят по законам военного времени, да и меркуловцы скоры на расправу без суда и следствия. А там — власть народная, гуманизма — хоть отбавляй! Но я рапорт писал не из-за этого. Это все — пустяки. Мне важно другое: тебя надо вылечить. В Чите тебе польза большая будет, не здешняя баня. Там климат сухой, сосны. Говорят, круглый год солнце. Да и город — не Владивосток, значительно меньше. Там я для тебя молочка на регулярной основе организую. На крестьянском молоке да на солнышке быстро на поправку пойдешь! А в этой мозглости! — безнадежно махнул рукой. — Вон, погляди, уже ночь, а продыху совершенно нет! Представляю, родная, тебе-то каково! Ничего, все образуется, а то я уж и думать перестал про свой рапорт. Ничего… Из-за меня чахоткой обзавелась, — со мной ты ее и прикончишь!..

Зинаида Васильевна слабо улыбнулась. Да разве Митя виноват! Просто, у нее всегда были слабые легкие, в детстве часто простужалась, а то, что местный приморский климат ей не пошел, так это правда. Дожди, сырость; потом, конечно, как им приходится питаться… А еще частью переезды, кочевая жизнь…

2

Подружка Зины, старше годами, после гимназии и учительских курсов давала уроки в воскресной школе для рабочей молодежи киевского завода «Арсенал».

Когда Зина, юная, только что встретившая шестнадцатилетие воспитанница столичного Смольного института, единственная дочь крупного киевского заводчика, весной 1910 года приехала погостить у папеньки с маменькой, подруга как-то раз, взяв с Зины страшное честное слово, повела с собой.

За Днепром, на Зеленом острове, молодые парни и девчата, ученики Зининой подруги, собрались на пикник. Так посчитала Зина. Лишь после узнала, что заводская молодежь не называет свой выход на природу изящным английским словом. Оказалось, что собрались вовсе не на гуляние, а на маевку — праздник рабочего братства.

Зине было жутко интересно, хотя и страшновато от услышанного. Звучали смелые речи про гнилой царский режим, из рук в руки передавались гектографические листки-прокламации, где было напечатано такое! Вот почитал бы папенькин приятель по карточному столу, мордастый, похожий на бульдога жандармский полковник Петр Апполинарьевич! «Долой тиранов! Долой капитал!»

В остальном же маевка ничем не отличалась от молодежной компании. Пели раздольные украинские и русские песни, жгли костер, пекли картошку, весело уплетали нехитрую снедь. Даже гармошка была! Для кадрили, в которой явно было больше задора, чем в пламенных речах час назад.