Очередь двигалась быстро. Иные выходили с листом бумаги – анкетой, которую заполняли в коридоре, кое-как пристроившись на стульчике или у подоконника, и возвращались в кабинет уже без очереди. Другие выходили ни с чем, мрачные и даже озлобленные. На вопросы не отвечали и уходили. Вероятно, им по какой-то причине отказывали, понял Фёдор.

Когда Трошину подошла пора заходить, за ним собралось ещё двенадцать человек. Это удивило Фёдора. Он даже не предполагал, что в этой непонятной войне могут быть добровольцы по убеждению. Не все же, как он пытаются спрятаться от властей. Что же тогда движет ими? Желание мести? Скорее всего. А ещё Фёдор подсознательно ощущал, что скоро начнут грести всех без различия – и добровольцев, и прочих способных стрелять. Недаром мужиков из города не выпускают.

В кабинете за тремя составленными в ряд столами, накрытыми красной материей, сидели трое мужчин – два капитана и майор. На столах лежали стопки каких-то бумаг, картонные папки на тесёмках, прочие канцелярские принадлежности. Чуть в стороне от троицы за монитором пристроилась моложавая женщина в чине лейтенанта.

– Доброволец? – буднично спросил майор – сухонький небольшой мужик лет тридцати, с бледным аскетичным лицом, говорящим о целом наборе хронических заболеваний желудочно-кишечного тракта.

Он сверлил Трошина чуть прищуренными буравчиками глаз, будто пытался узреть истинные мотивы поступка.

– Так точно, – по-уставному ответил Фёдор.

– Паспорт, военный билет, – коротко произнёс майор.

– Паспорт потерял. В потоп попал, одежда вымокла вся, пока сушилась в общей палатке, документы пропали, – выдал Трошин заготовленную версию.

На самом деле свой паспорт он в последний раз видел перед задержанием, когда отдал его для проверки старшему лейтенанту. Потом обстрел, арест, выматывающий допрос, камера…

– Но у меня загранпаспорт есть и военный билет, конечно, – добавил Фёдор, извлекая из кармана документы, взятые в квартире.

– От кого бежим, господин Трошин? – нехорошим тоном спросил майор, не спеша просматривая военный билет и загранпаспорт.

Фёдор обомлел, но сумел сохранить самообладание, потому как сразу сообразил, это такая форма общения у майора. Насмотрелся он тут на всяких добровольцев, вот и разговаривает так со всеми пришедшими на добровольный убой.

– Ну, от себя, – нехотя отозвался Трошин, хмуро глядя в сторону и уже уверенный, что не рискует ничем, давая такой ответ.

И оказался прав.

Майор передал оба документа подошедшей женщине, и поучительно сказал:

– От себя не убежишь. Ну, да ладно, это не мои дела, а мои – понять ваши мотивы. Вот если б вы мне сейчас запели о ненависти к врагу, о желании поквитаться за чью-нибудь гибель или ещё за что, я бы вас понял по-человечески, но дал от ворот поворот. Не нужны нам на фронте самоубийцы.

– И много тут таких? – с нескрываемым интересом, но сдержанно поинтересовался Фёдор, припоминая выходивших ни с чем из кабинета.

– Почитай, каждый второй, – без эмоций ответил майор. – Ну что, – обратился он разом к обоим капитанам, – годится господин Трошин в добровольцы?

– Так точно, годится, – почти одновременно ответили офицеры, кивая в подтверждение своим словам.

– Товарищ майор, – подала голос женщина из своего угла, – а как же паспорт?

– А что, загранпаспорт в нашей стране уже не документ? – спокойно поинтересовался майор. – Военный билет в порядке, на учёте человек состоит. Остальные сведения на добровольца в базе данных имеются?

– Так точно, имеются, – ответила женщина, мельком глянув на монитор.

– Оформляйте документы. А вы, Трошин, берите анкету, заполняйте в коридоре, потом без очереди заходите. Дальнейшие указания получите после.

Фёдор попал в Сибирский Добровольческий полк, специально сформированный и прикомандированный к одной из мотострелковых бригад, обороняющих подступы к Красноярску.

Неразбериха и откровенный повсеместный бардак потрясли Трошина до глубины души. Он и не предполагал, что в регулярной армии такое возможно, особенно в условиях войны. Складывалось впечатление, что командование на всех уровнях плохо понимает, что делает и что вообще надо делать. Всё более-менее держалось на исполнительности младших командиров, и если бы не они – армии просто не существовало бы как таковой, а была бы толпа вооружённых мужиков толком не желающих никому подчиняться. Привыкли на «гражданке», что каждый сам себе умный и знает как надо лучше. А то как же! Будут тут ещё всякие вояки указывать, что и как делать, да ещё требовать неукоснительного исполнения приказов.

Основную часть времени солдаты проводили в промороженных окопах, периодически отогреваясь в блиндажах. Все жили ожиданием ещё далёкой весны и тепла, и постоянно мусолили абсурдность ситуации: мужики защищают город, а семьи многих и многих защитников находятся под контролем федералов.

На самом деле официально запрещалось обсуждать это. Но не привыкшие к безусловному подчинению люди плевать хотели на такие приказы, желая только одного: безопасности для родных и воссоединения с ними. По этой причине перебегали на сторону противника едва ли не толпами. И это стало для Трошина настоящим откровением. Он-то думал, что один такой умный, а оказалось…

Вот тебе, бабушка, и всё добровольчество, которое идеологи от оппозиции пытались возвести чуть ли не в ранг народного движения. На самом-то деле мужики нашли лазейку: если не выпускали из города, то хотя бы таким способом пытались вырваться к своим семьям.

Командование оппозиции не сразу осознало ошибку, долго раскачивалось, размышляло, не перекрыть ли выход совсем? Как в этом случае поведёт себя армия? Вдруг войска взбунтуются?

А если не перекрывать, то федералы получают козырь, о каком можно только мечтать. Да уже получили, чего уж там!

В конце концов, выход перекрыли вообще всем гражданским.

Армия не взбунтовалась.

Командование выдохнуло с облегчением: на этот раз обошлось.

Разумеется, рядовые, младшие и средние офицеры не подозревали о подобных сомнениях высшего командного состава. В противном случае последствия могли быть весьма плачевными для оппозиции.

Федералы на полную катушку использовали ситуацию, обрабатывая сомневающихся путём разброски с вертолётов листовок, а на иных участках с помощью громкоговорителей. Предлагали переходить на сторону законной власти, обещали амнистию и возможность немедленного воссоединения с семьёй.

Чаще всего перебежчиков ловили свои, сильно избивали и содержали как военнопленных, создав почти невыносимые условия. Многие обмораживались, простывали, болели и умирали. Но дезертиров не убавлялось. Тогда по приказу командования их начали расстреливать перед строем.

Это быстро привело к нужному результату.

О таких случаях много говорили, как и о том, что вот-вот создадут штрафные части, где вину придётся «смывать кровью», как в Великую Отечественную.