Сыщик пробежался по нему глазами:

...

Анри поднял удивленные глаза на патологоанатома, и тот еще раз описал, как, по его мнению, все произошло: вначале молодой человек был оглушен сильным ударом в затылок, а уже потом застрелен. Патологоанатом пояснил, что провел серию экспериментов и вычислений, которые подтвердили данный вывод. Таким образом, убийца мог быть любого роста. Ибо адъютант Гейден скорей всего лежал без сознания, когда в него выстрелили.

– Конечно, это не опровергает версию, что убийцей мог быть Авинов, – сразу оговорился Лехтинен. – Своим исследованием я лишь дал однозначный ответ на принципиальные вопросы: «Своя или чужая рука поднесла револьвер к виску этого молодого человека? И как развивались события в минуты совершения преступления?» Теперь я могу наглядно и бесповоротно доказать, что погибший не мог выстрелить в себя. Вы говорили, что он левша. Но я доказал, что и своей правой рукой он не смог бы застрелиться. Для того чтобы признать это, не хватает двух сантиметров. Такой вывод я сделал на основе своих баллистическо-анатомических вычислений, исходя из траектории движения пули. У себя в кабинете научно-судебной экспертизы я тщательно изучил под микроскопом пулю, извлеченную из головы убитого, а также отстрелял на имеющемся у меня специальном стенде собственной конструкции оставшиеся в барабане «велодога» патроны. Царапины от нарезов на пулях совпадают. Все свои выводы я оформил документально. Так что готов, если понадобится, с протоколами в руках отвечать за каждое свое слово перед судом.

Возникла пауза. Доктор и сыщик сидели друг напротив друга. Анри был погружен в собственные невеселые мысли. Врач внимательно с добродушным сочувствием смотрел на него.

– Ну-ну, не огорчайтесь! – Доктор ободряюще похлопал Анри по плечу. – Главное, чтобы в конечном итоге восторжествовала истина.

Но Вильмонт не был готов так просто отказаться от своей версии:

– Но вы же сами сказали, что вновь открывшееся обстоятельство не снимает подозрения с Авинова, – упрямо заявил он.

Доктор с симпатией взглянул на сыщика.

– Вы кажетесь мне не таким поспешным и решительным, как некоторые ваши коллеги. Я уверен, что своим пытливым умом вы разгадаете эту загадку. А я вам с удовольствием помогу. Есть у меня одна идейка. Вы, конечно, знаете, что издревле бытует мнение о том, что в глазах убитого отпечатывается облик его убийцы.

– Я всегда полагал, что это только миф.

– Это не совсем так. Знаете ли вы, что в 1879 году профессор Кюне из Гейдельбергского университета ввел в научный оборот термин «оптография».

Доктор принялся увлеченно рассказывать об опытах Кюне, который доказал на кроликах принципиальную возможность установления личности убийцы по его «отпечатку» на глазах убитого. В 1882 году ученый даже пытался провести опыт на человеческом глазе, изготовив оптограмму глаза преступника через десять минут после его казни. На оптограмме должен был запечатлеться образ палача, однако ничего, кроме ясно видимого светлого пятна, там видно не было. Кюне интерпретировал его как диск солнца, на которое смотрел преступник в последний миг своей жизни. Тем не менее пока попытки полиции применить данную методику на практике были не слишком успешными.

– Этого и следовало ожидать, – снисходительно улыбнулся Вильмонт. – Большая часть преступников давно бы уже сидела по тюрьмам, если бы полиция имела возможность снимать изображения убийц с сетчатки убитых ими людей или на худой конец брать показания у духов жертв. Хотя согласен, что идея действительно заманчивая. Но, к сожалению, ведущие криминалисты России объявили спиритизм и прочие шаманские учения антинаучными и отказались пользоваться ими в своей работе.

– А я верю в открытие Кюне, – невозмутимо заявил Лехтинен и сообщил:

– Убежден, что все неудачи происходили только потому, что не было разработано четкой технологии процесса снятия оптограмм. Все делалось на любительском уровне. Но я продолжаю экспериментировать в этой области. В городе об этом знают. Местные журналисты не раз писали о моих опытах.

Вильмонту стало неловко, что, возможно, не желая того, он обидел собеседника, уличив его в занятиях лженаукой. Чтобы сменить тему беседы, Анри поднялся со стула и подошел к единственной картине, украшающей кабинет. Это был портрет большеголового полнолицего мужчины в странной красной шляпе. Оглянувшись на хозяина кабинета, сыщик спросил:

– А это, извините, кто?

– Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм, – немного напыщенно произнес доктор. – Впрочем, чаще его именуют просто Парацельсом.

– Я слышал про него. Кажется, это великий врач эпохи Средневековья. Верно?

Скрестив руки на груди, Лехтинен задумчиво вглядывался в изображенный на портрете лик. Голос его звучал тихо и протяжно:

– Не только врач, но и философ, естествоиспытатель. Кстати, многие свои открытия в медицине он сделал благодаря занятиям алхимией и астрологией, то есть лженауками.

Анри тоже с интересом стал рассматривать портрет. Пока он это делал, доктор сходил в соседнее помещение. Анри рассеянно принял протянутый ему стакан, поблагодарил, поднес к губам, решив, что это вода. Но тут, к своему ужасу, молодой мужчина обнаружил нечто шокирующее на дне стакана. У Анри даже перехватило дыхание.

– Что это?! – сдавленным голосом поинтересовался он у патологоанатома.

– Человеческий глаз, – невозмутимо ответил доктор.

– Чей?

– Погибшего адъютанта. Я извлек его глазное яблоко для исследования.

– Гм… То есть… Вы хотите сказать, что сумели получить отпечаток преступника с сетчатки убитого?

– Пока нет. Но я продолжаю экспериментировать. И в городе, как я уже сказал вам, знают о моих экспериментах благодаря газетчикам. Поэтому, если в разговоре с кем-нибудь из репортеров я намекну, что почти сумел «извлечь» из глаза убитого офицера портрет злодея, это немедленно станет сенсацией. Предположим, что преступник все еще в Гельсингфорсе и что он читает вечерние местные газеты или имеет в городе знакомых. Тогда ему станет известно о моем достижении, и он захочет убрать меня, как опасного свидетеля…

Доктор задорно сверкнул глазами и, забрав стакан с препаратом, протянул собеседнику другой – на этот раз с чаем.