— Не у всех такая голова, как у тебя, Хальбернагель.

— Да. Допустим. У меня есть кое-что под волосами и сверху, и снизу, ха-ха. Я бы нашел девицу и для тебя, если бы ты ухитрился смыться отсюда. Искать тебя не будут, ты знаешь. С этой дамой, — он указал на занавеску, — тебе, конечно, надеяться не на что. Самое большее, что ты от нее получишь, — это на чай.

— Лучше ей и не пробовать.

Звезда закончила петь. Концерт завершился, и артисты смешались с публикой.

— Было бы очень любезно с вашей стороны, если бы вы отнесли мои вещи обратно ко мне в комнату. Правда, она закрыта, но вы не против подождать немного здесь, в зале?

— Конечно, конечно, мадам.

— Это так любезно с вашей стороны.

Глядя на артистов, Тайхман решил, что они ребята добродушные. Они разбрелись по разным столам. Девушки из балета разрешали накладывать закуску себе на тарелки. Матросы уминали горы пирожных и выпивали реки кофе и шнапса. Девушки тоже не стеснялись закусывать, но после пятой порции пирожных многие из них сказали: «Спасибо, надо беречь фигуру. Шнапс? О да, пожалуйста, это не повредит».

Звезда восседала за столиком командующего флотилией. В противоположность другим столикам здесь строго соблюдали этикет, даже спустя два часа после начала пирушки. Звезда соблюдала приличия и проявляла сдержанность. Она снисходительно беседовала с соседями по столу об искусстве. Офицеры внимательно слушали ее и кивали.

К полуночи разница в звании между старшинами и матросами совсем стерлась. Но прежде чем ситуация вышла из-под контроля, девушки из балета в сопровождении офицеров покинули банкет. Офицеры больше уже не вернулись. Командующий флотилией объявил, что вечер окончен, но желающие могут остаться до четырех утра, только шнапса больше не будет. Звезда стала прощаться с господами за столиком.

— Как жаль, что вы уходите. Может быть, останетесь еще ненадолго?

— Прошу прощения, но я ужасно устала.

Офицеры стали кланяться и маневрировать, чтобы поцеловать ей руку.

— Благодарю вас, вечер был прекрасным, но поездка… Ну, вы понимаете, о чем я?

— Ну конечно, конечно. Спокойной ночи.

Тайхман прошел за кулисы.

— А, вот и вы. Я совсем про вас забыла. Вечеринка продлилась дольше, чем я ожидала. Это очень плохо?

— Я прекрасно провел время.

— Правда? Я очень рада.

Вновь появился офицер-снабженец.

— Мадам…

— Что вам нужно?

— О, мадам, мне много что нужно…

— Надеюсь, ваше воспитание не позволит вам высказать это вслух.

— Желаю вам приятной ночи, мадам.

— О, не беспокойтесь.

Тайхман не ожидал от нее такого; она все больше и больше ему нравилась. Она пошла вперед, а он с ее вещами в руках спустился за ней вниз, пересек двор и снова поднялся наверх. «Если бы я был хорошо воспитанным молодым человеком, — подумал он, поднимаясь по лестнице, — то должен был бы идти впереди, но поскольку на ней длинное платье, то ее не заботит, что я иду сзади». Она открыла дверь своей комнаты и сказала:

— Проходите… — и притворилась пьяной.

В кубрике обстановка была довольно крутой. На пирушке матросам выдали спиртное: опьянеть от такого количества они не смогли, но и трезвыми не остались. Им дали возможность взглянуть на женщин, а потом увели их прямо из-под носа. К тому времени, когда вечеринка закончилась, бордели были уже закрыты. Матросы отправились на корабль; напившись в кубрике пива, они повалились на свои койки и принялись кидать друг в друга пустыми пивными бутылками от левого борта к правому и от правого к левому. Серьезных травм не было: занавески смягчали удар. Когда все бутылки были перебиты, в ход пошли огнетушители. Матросы поливали их содержимым противоположные концы кубрика.

Артисты пробыли в Бресте еще два дня, развлекая пехоту и артиллеристов ПВО. Хальбернагель проводил ночи со своей невестой. Он официально обручился с белокурой балериной и обратился к командующему за разрешением жениться. Когда на третий день после своего создания флотилия готовилась к выходу в море, он прогуливался с невестой взад-вперед по пирсу, давая товарищам возможность полюбоваться ею. Она была миловидна, и с ней не стыдно было показаться на людях. Да, конечно, она была на несколько лет старше Хальбернагеля, но это было почти незаметно. Однако все заметили, что неприступностью она не отличалась. И, прогуливаясь рядом с ней, Хальбернагель выглядел довольно уставшим. Перед тем как были отданы швартовы, он запрыгнул на корабль.

Хейне сказал ему, что он выглядит так, как будто зачерпнул кормой. Оно того стоило, ответил Хальбернагель; он обставил все так, чтобы она была вынуждена хранить ему верность, он сделал все, чтобы она забеременела, так что ей придется его дожидаться. Хейне спросил, хочет ли он, чтобы к нему обращались теперь — герр барон.

— Пока нет, — ответил Хальбернагель.

В сумерки корабли поставили тралы. В задачу флотилии входило разминировать морскую линию Брест — Сен-Мало — Гавр. После полуночи параваны пришлось на некоторое время поднять, поскольку тралы мешали мели. С тросореза правого трала свисало тело человека. Мясо на нем было распухшим и рыхлым и в свете прожектора казалось зеленым. Рукава морского кителя разошлись по швам, лицо невозможно было распознать: бесформенный овал, напоминающий полусдутый футбольный мяч, полежавший в грязи. Штолленберг обнаружил небольшую бороздку на безымянном пальце правой руки и безуспешно попытался снять кольцо плоскогубцами. Тайхман соскреб ножом плоть с кости. Она срезалась легко и падала в воду, как куски мокрой газеты. Им удалось снять кольцо. Это было обручальное кольцо, внутри которого были выгравированы две буквы Х.К. и дата — 28 августа 1939 года. Труп они выбросили за борт.

Вскоре после этого поступил приказ вновь поставить тралы. Они впервые ставили новые поплавковые тралы ночью, и было много заминок. Работой, изрыгая леденящие душу ругательства, руководил Медуза Лёбберман.

«Альбатрос» первым во флотилии доложил о готовности начать траление — и все это благодаря Лёбберману. Левая ступня Лёббермана зацепилась за хвостовое ребро депрессора, и буксирный трос левого резака протянулся между Тайхманом и Лёбберманом. Тайхман закричал:

— Медуза, вытащи оттуда свою ногу!

Но Лёбберман, по-видимому, его не понял. Он крикнул в ответ:

— Заткнись!

Бюлов тоже увидел, что произошло, и попытался оттащить Лёббермана. Лёбберман упал, но, прежде чем сумел вытащить зажатую ступню, резак сдернул депрессор за борт. Лёбберман согнулся, словно пытаясь принять сидячее положение, и его голова ударилась о кормовой поручень. Звук был такой, с каким шар боулинга ударяется о каменную стену. Затем депрессор полетел за борт, а с ним и Лёбберман.

Выполнять маневр «человек за бортом» было бесполезно: депрессор затянул Лёббермана под воду. Старшим унтер-офицером судовой полиции стал Штюве.