К моменту продажи картины я уже прекрасно устроилась. Уезжая из Швейцарии, я точно знала, куда хочу поехать. Поскольку я никогда не верила в сериалы вроде «Секса в большом городе», в Нью-Йорк ехать не имело смысла, к тому же в Америке мне бы пришлось возиться с кучей документов и оформлять грин-карту. Потом мне в голову пришла классика латиноамериканского жанра – Буэнос-Айрес, но по-испански я говорила плохо, Азия же казалась мне чем-то слишком далеким и непонятным. С мамой мы встречаемся редко, но мысль уехать так далеко от нее мне все равно была неприятна. Перед отъездом из Комо я отправила ей открытку, написала, что еще какое-то время собираюсь путешествовать, и даже немного расстроилась, подумав, что большего она от меня, наверное, и не ждет. Поскольку я была законопослушной гражданкой, то мне стоило остаться в Европе, а раз так, то жить я собиралась только в одном городе – в Париже! После школы я прожила там год, хотя провела его совсем не так, как большинство девушек, решивших не сразу поступать в университет. Бесконечные отвратительные халтуры, чтобы иметь возможность снимать жуткую студию за Кольцевой, вялые попытки изучать французскую грамматику после очередной ночной смены, воскресные походы в Лувр, однако больше всего на свете мне хотелось просто отоспаться. Бедная я, несчастная! Однако этот город все-таки очаровал меня, и поскольку впервые в жизни я могла позволить себе просто расслабиться и получать удовольствие, то именно туда я и отправилась.

На первое время я поселилась в «Холидей Инн» на бульваре Османа, в не любимом мной районе. Широкие, вечно пыльные улицы, скучные офисные здания и согнувшиеся от ветра, разочарованные туристы. Я открыла два банковских счета: один на физическое лицо, другой – на юридическое, потом подала документы на получение долгосрочного вида на жительство, без проблем справившись с формальностями. Мне не нужно было смотреть на карту, чтобы решить, где я хочу жить. Пятый округ, на другом берегу реки, сразу за Пантеоном, на улочках, ведущих к Люксембургскому саду. Раньше я всегда гуляла там после обязательных походов по галереям, смотрела, как богачи играют в теннис в саду Марии Медичи, или сидела у фонтана, где Сартр познакомился с Симоной де Бовуар. Я обожала этот район и до сих пор приходила в восторг от знакомых запахов жареных каштанов и от платанов. Вскоре я нашла квартиру в доме XVIII века на углу улиц л’Аббе де л’Эпе и Сен-Жак. Второй этаж, вид на мощеный дворик, классическая консьержка – невысокая, ходит вперевалку, блуза с огромным бантом, трикотажные слаксы, ярко-желтый перманент и страдальческое выражение лица. Думаю, я и дом-то выбрала из-за консьержки, хотя полы в квартире были из золотистого паркета, уложенного старинным перекрестным способом, как на знаменитой картине Кайботта «Паркетчики», огромная ванная, белые стены и потолочные балки над кроватью, украшенные цветочным орнаментом в алых и бирюзовых тонах. Как я узнала из путеводителя, когда-то на этой улице жил Рильке.

Моим первым приобретением стало жуткое полотно Уле Андерсона из «Пэрадайс гэллери» Нью-Йорка – мрачный зеленоватый прямоугольник, в углу измазанный фекалиями. Я оформила доставку до офиса Стива на улице Гернси и приложила записку со смайликом в конце: «Спасибо, что помог встать на ноги!» Я регулярно читала «Файненшиал таймс» и следила за результатом моей небольшой вылазки на яхте Баленски – Стив неплохо заработал на этой истории. Он скрыл сделку классическим образом: вложил средства в гостиничный бизнес «Риволи групп», а потом просто наблюдал, как его акции взлетают вверх, когда Человек из Стана выкупил весь бизнес, – просто, безукоризненно и совершенно противозаконно. Стив так и не объявился – наверное, уехал куда-нибудь в Нью-Йорк, Дубай или Сидней, и я, к своему удивлению, обнаружила, что мне немного обидно. Потом я решила отправить денег Дейву, своему единственному другу мужского пола, не страдающему синдромом Аспергера, но так и не придумала, как сделать это, не вызвав подозрений. К тому же он дал понять, что всерьез обижен на меня.

Тянуть с этим не стоило. Я написала ему аккуратное сообщение, спросила, что он делает. Он ответил коротко: «Бонхамс». Никаких тебе «целую», но уже лучше. «Бонхамс», конечно, далеко до Большой Двойки, но это уважаемый аукционный дом, и Дейву повезло, что они взяли его на работу. Я тактично поинтересовалась, не могу ли чем-нибудь помочь, но он ответил: «Наемники взяток не берут. Целую». Раньше он часто шутил, что, если бы не ампутированная нога, он бы, скорее всего, оказался в рядах частных телохранителей где-нибудь в Сомали, как это произошло со многими из его сослуживцев. Я испытала неподдельную радость оттого, что он простил меня, но не могу сказать, что удивилась. Дейв слишком умен, чтобы тратить драгоценное время своей жизни на обиды.

И тогда я отправилась в поход по магазинам. Сначала поехала в аукционный дом «Отель Друо» и купила письменный стол XVIII века, с потайным отделением в задней стенке и обивкой из тисненой бордовой кожи, потом – в «Ля мезон дю килим» в квартале Маре за квадратным анатолийским ковром в бронзовых, изумрудных и бирюзовых тонах, в «Артемиду» – за светильниками, в «Тонет» – за диваном, на блошиный рынок – за комодом креденца из розового дерева XIX века и обеденным столом в стиле ар-деко. Галерея «Джентилески» раскошелилась на Лучо Фонтану за полмиллиона, но я могла себе это позволить. В свое время я продам его, а мой дом станет моей галереей. Нашла «Сусанну и старцев» работы кого-то из учеников Орацио Джентилески – ничего особенного, ученическая работа, но она мне нравилась: напряженное, безмолвное пространство между руками до смерти перепуганной девушки, зловещая тяжесть образов двух распутных стариков, шепчущихся у нее за спиной. Я повесила ее на белую стену своего нового дома рядом с Фонтаной и наброском Кокто, изображавшим в профиль негра, у которого вместо глаза была нарисована рыба. Я даже не поленилась застраховать все три приобретения.

Вначале я собиралась около года не высовываться и просто привыкать к жизни, о которой всегда мечтала, а серьезными покупками заняться позже, когда почувствую себя уверенно. От Лондона до Парижа и правда рукой подать, но хорошенькие девушки, которым повезло обзавестись потакающими их капризам богатыми папиками, часто строят из себя хозяек галерей. Такая же участь ждала и меня, если бы в «Британских картинах» узнали, что Джудит Рэшли вернулась в бизнес. А я планировала вернуться, причем всерьез. В мои планы входило приобретение не самых дорогих работ, которые я собиралась выставлять вместе с Фонтаной на европейских выставках искусства, чтобы обзавестись нужными контактами, а потом уже начинать заниматься непосредственно дилерскими делами. Процедуру я хорошо знала, и если бы мне удалось не промотать все свое состояние, то вскоре я смогла бы взять в аренду отдельное помещение под галерею, начать путешествовать, открывать новые имена и так далее. Однако с этим нужно подождать, дать себе время привыкнуть к новой жизни и многому научиться, чтобы не пасть жертвой старцев, подобно Сусанне с моего нового приобретения.

Скучать мне было некогда. Для начала я не переставала наслаждаться своей чудесной квартирой. Бывали странные моменты – они длились недолго, минут десять, – когда я просто гладила ее, скользя пальцами по деревянной резьбе, прикасаясь к солнечному лучу, пробивающемуся через накрахмаленные льняные шторы и падающему на ковер. Мне нравился запах ковра – от килима пахло пчелиным воском, свечами «Трюдон» и табаком. Нравилось открывать бутылку вина и наливать его в бокал в стиле ар-деко из толстого изумрудного стекла, который я купила на развале рядом с цветочным рынком. Нравилось, как с глухим стуком закрывается дверь, как весь мир остается снаружи и наступает тишина. Иногда я была так счастлива, что голышом танцевала в широком коридоре между ванной и спальней. Но не для развлечения, нет. Для веселья есть la nuit[21], как говорят парижане.