В это время началась какая-то активность в зияющей могиле 4-го блока. Около 8 часов вечера субботы заместитель главного инженера станции по науке заметил среди руин рубиновое свечение[601]. За этим последовали серия небольших взрывов и ослепительные белые вспышки из развалин центрального зала. Они устремлялись вверх, как гейзеры света, освещая на всю высоту 150-метровую вентиляционную трубу. Двумя часами позже, когда команда под руководством эксперта ВНИИАЭС, исследовательского института Министерства энергетики и электрификации, отбирала образцы из канала охлаждения, стены 4-го энергоблока сотряс громоподобный рев[602]. Техники укрылись за балочным мостом, с неба сыпались раскаленные обломки, стрелки дозиметров уперлись в конец шкалы.

В Припяти продолжала заседать правительственная комиссия. По-прежнему царила атмосфера нереальности происходящего: к примеру, помощники председателя набросали план восстановления реактора и подключения его к энергосетям, хотя уже было понятно, что это невозможно. По воспоминаниям Виталия Склярова, незадолго до полуночи заседание прервали: помощник сообщил Щербине, что вскоре позвонит Генеральный секретарь Горбачев, нужно коротко доложить ему о ситуации. Щербина потребовал очистить помещение, но, когда Скляров встал, остановил его.

– Нет-нет, сядь, – сказал он. – Слушай, что я тебе скажу. Потом скажешь своему начальству в точности то же самое.

Телефон ВЧ – кодированной высокочастотной линии из Москвы – зазвонил, и Щербина ответил.

– Произошла авария, – сказал он Горбачеву. – Полная паника. Тут сейчас нет никого из партийных органов, ни секретаря обкома, ни сотрудников райкома. Собираюсь потребовать от министра энергетики снова запустить все блоки. Мы примем меры к ликвидации аварии.

Несколько минут, пока говорил Горбачев, Щербина молчал. Наконец он сказал: «Хорошо», повесил трубку на рычаг и повернулся к Склярову.

– Ты все слышал?

Скляров слышал, и он был потрясен.

– Вы не можете восстановить реактор, потому что нет больше реактора, – сказал он. – Он не существует.

– Ты паникер.

– Я видел это своими глазами.

Через несколько минут телефон спецсвязи зазвонил снова. Это был Щербицкий, первый секретарь Коммунистической партии Украины.

Щербина повторил Щербицкому то, что до этого говорил Горбачеву: все можем – со всем справимся. Это был план действий, построенный на фантазиях и отрицании реальности. Затем он протянул трубку Склярову.

– Он хочет поговорить с тобой. Говори то же, что я сказал.

– Я не согласен с тем, что говорит Борис Евдокимович, – сказал Скляров. – Нужно всех эвакуировать.

Щербина выхватил у него из рук трубку.

– Он паникер! – закричал он Щербицкому. – Как вы собираетесь эвакуировать всех этих людей? Мы опозоримся перед всем миром![603]

В четвертом часу утра Александра Есаулова разбудил резкий телефонный звонок[604]. «Вот черт! – подумал он, пытаясь нащупать трубку. – Опять выходные псу под хвост».

Жена с детьми уехала погостить к родителям, и у него появилась возможность хотя бы в выходные побыть одному, может, вырваться на рыбалку. С двумя маленькими детьми – пятилетней дочкой и сыном, которому не исполнилось еще и полгода, – забот всегда было полно, даже не считая работы. Есаулов был заместителем председателя горисполкома Припяти – не служба, а череда нескончаемых проблем.

В Припять он приехал из Киева. Для 33-летнего бухгалтера, работавшего в плановом отделе, это был серьезный шаг вперед: после комнаты в ветхой коммуналке с очередью в ванную каждое утро – свежий загородный воздух, престижная работа, личный секретарь и служебная машина – не новая, но на ходу. Вот только новые обязанности казались Есаулову непосильными. Ему приходилось заниматься не только бюджетом Припяти, всеми расходами и доходами, но еще и возглавлять плановую комиссию, отвечать за транспорт, здравоохранение, связь, уборку дорог и улиц, трудоустройство и распределение стройматериалов. Что-то всегда шло не так, и жители Припяти тут же начинали писать на него жалобы[605].

Есаулов наконец снял трубку, звонила секретарь исполкома Мария Боярчук[606]. Ее только что разбудил сосед, вернувшийся с атомной электростанции. Там была авария: пожар, может быть, взрыв.

В 3:50 Есаулов уже сидел в своем кабинете на втором этаже «Белого дома». Председатель исполкома уехал на станцию – выяснять, что там произошло. Есаулов позвонил начальнику городского штаба гражданской обороны, который тоже прибежал на работу. Никто не имел ни малейшего представления, что делать. На станции была своя служба гражданской обороны, и город никогда не участвовал в их учениях. Аварии на ЧАЭС случались и раньше, но их всегда прикрывали с минимумом шума.

Теперь исполкомовцы звонили по всем номерам, какие у них были, на станцию, но никто им ничего не говорил. Подумали поехать туда, но не было машины. Оставалось только сидеть и ждать. За окном фонари отбрасывали круги янтарного света на площадь, дома на улице Курчатова оставались темными и безмолвными.

Ближе к рассвету Есаулов увидел, как со стороны станции пролетела по проспекту Ленина машина скорой помощи. Мигалка на ней была включена, но сирена молчала. Водитель круто повернул направо у универмага «Радуга», проскочил по южной стороне площади и свернул влево в сторону больницы. Вскоре появилась вторая скорая помощь и тоже исчезла за углом.

Улицы снова затихли. Потом промчалась еще одна скорая помощь[607]. И еще одна. Есаулов начал подозревать, что в этот раз авария, возможно, была не такая, как раньше[608].