А все-таки задумчивую Дину Мурза любил больше других сестер и братьев. Позднее, когда ему предложили взорвать те самые дома, из-за которых поднялся международный шум, он колебался, требовал списки жильцов, пока не удостоверился, что Дина, переехавшая к мужу в Москву, обитает совсем в другом спальном районе…

Ну, до взрывов предстояло еще дожить. А поначалу, досрочно покинув тюрьму благодаря юному возрасту, примерному поведению и амнистии в честь, как у них шутили, девяностапятилетия лошади Буденного, Мурза очутился на свободе и тотчас нашел применение своим талантам и навыкам. Срастив навыки домушника с ремеслом убийцы, он ловко проникал в квартиры намеченных жертв и приканчивал их стремительно и бесшумно. Слава его росла, заказы — в эпоху войны бандитов против бизнесменов, бизнесменов против бизнесменов и всех против всех — так и сыпались. Казалось, так будет всегда. Впрочем, Мурза не спрашивал, долго ли продлится его фартовое благополучие, так же как не задавал себе вопроса относительно нравственности своего занятия, благоразумно вынося его за скобки. Жил по инерции: как жилось, так и жил, не вопрошая о будущем. Птица удачи покамест несла его на сияющих крыльях, но не нужно было особой проницательности, чтобы предсказать: когда рухнешь наземь, мягкой посадки, дружок, не жди.

Так оно и обернулось. Мурза погорел в квартире на проспекте Мира. Кстати, если бы ему заранее показали подробный план квартиры, отказался бы: расположение комнат и меблировка до испуга напоминали ту давнюю квартиру со старухой. И фамилия, вы только вникните: Лысых! Один к одному, дрожь бьет… Ну знал бы, где упал, соломки бы подстелил. До всех убитых, что числились на совести Мурзы, следствие не докопалось, но и раскрытого материала оказалось достаточно для высшей меры социальной защиты… в наше время — пожизненного заключения.

И снова удача Мурзы явила себя во всей красе.

Сказано ж: она у него прихотливая. То швыряет в грязь, то вытягивает оттуда за уши. Еще находясь под следствием, затиснутый в общую камеру, Мурза получил предложение, переданное через пахана: ему устроят побег с условием дальнейшей работы на своих спасителей. Он принял предложение так же пассивно и бездумно, как совершал, в общем, все свои важные поступки. Один товарищ по прежнему месту заключения, постоянно задиравший голову так, что небритый кадык выступал вперед, как коряга, и в сумасшедших квадратных очках отражалось электричество, назвал эту черту Мурзы «восточным фатализмом». И еще добавил про судьбу… что же он сказал про судьбу? Неутешительно, но, пожалуй, правильно… А, ну да: «Согласного она ведет, несогласного тащит». Какой смысл трепыхаться, если, хочешь не хочешь, конвой судьбы схватит и поведет?

Отныне терять Мурзе было нечего. Спрос на него взлетел до небес, потому что из-за этой бесшабашности, отчаянности работа удавалась ему лучше, чем прежде. Словно призрак, возникал он перед намеченной жертвой и, не позволив ей долго удивляться, прекращал ее земное существование. Сохраняя внешнюю независимость, он, однако, не мог быть свободен от тех людей, которые его вытащили из бессрочного ада, дали приют. Некоторые из них были чернобороды и разговаривали с кавказским акцентом, другие ничем не отличались от типичного московского прохожего, однако носили мусульманские имена. Отчество Мурзы впервые снискало одобрение, хотя особой радости ему это не принесло. Пришлось исполнять обязанности, за которые он не взялся бы по доброй воле… раньше. Теперь он вроде как на положении покойника, а коли уж склеил тапочки, нечего терять.

Что из того, что его отец носил татарское имя Мухтар? Они с Мурзой ничуть не похожи. Отец строил дома, сын их взрывал. В причастности к тому, что жилые дома спальных районов взлетали на воздух, сея панику пополам с возмущением и возбуждая дикие слухи, подозревали подставные коммерческие структуры, которые возникали и таинственно исчезали, оставляя начиненные тротилом мешки в подвальных этажах. А не пошли бы вы? Мурза делал все без под ставных лиц, на совесть: его квалификации на это хватало. Правда, кое-кто из жильцов его заметил, но надо знать этих лохов: ни один Мурзу достоверно не описал. Одни вспоминали, что подозрительный субъект, который крутился возле подъезда, был низеньким и узкоглазым, как вьетнамец, другие приписывали ему типично славянскую внешность, третьи не находили в нем никаких особых примет, но приписывали убийце наружность, с которой ему оставалось только играть в фильмах ужасов без грима. Ни один фоторобот, который развесили по всей Москве, не напоминал сбежавшего пожизненника, и Мурза с облегчением перевел дух.

После того как Мурза сделал то, что требовалось, его оставили в покое, предоставив право искать самому, на кого работать и где скрываться. Из этой ситуации он выкрутился, пойдя в услужение к Савве Сретенскому, который за время скитаний Мурзы вошел в большую силу. У Саввы он исполнял разовые поручения. Но не отказывался и от других предложений, которые так и перли к нему.

Вот и недавно, если хотите знать, дал он себя втравить в одно дельце. Заказ ему, само собой, делали через третье лицо, но заказчика он все же вычислил. Не так-то прост Мурза! Заказчик, точнее, заказчица — женщина. И, между нами, отменная бабенка!

Виктор Сергеевич Милютин не слишком любил свой район Москвы, но не променял бы его ни на какой другой, самый фешенебельный или благоустроенный. Точнее, скажем так: он вообще не слишком любил Москву, оставшись в душе провинциалом, но окраина, где он проводил свои заполненные напряженнейшим ничегонеделанием дни, напоминала ему провинцию в наибольшей степени. Окраина ему досталась старинная, солидная, заросшая не вековыми, но достаточно старыми деревьями, которые летом и весной призывно шелестели, приглашая погулять. Здесь не ликвидировали ради застройки турецкими новоделами тихие скверы и маленькие площади с никому не интересными, но создающими особую атмосферу гипсовыми скульптурами, изображающими пионеров, летчиков и маленьких Лениных, да, правда, невеликого росточка — должно быть, в натуральную величину. Не найдется здесь одинаковых, наспех сляпанных, белых блочных коробок, одинаковых, точно поставленные на попа силикатные кирпичи; никаких признаков агрессивной архитектурной среды, которая, по мнению психологов, провоцирует депрессию и асоциальное поведение: дома сталинских времен, крашенные в светло-желтый или бежевый цвет, с их ложноклассическими фасадами, арочными чердачными окнами и лепными завитушками, приобретшими от времени налет благородной старины и сладких детских воспоминаний. А также, что немаловажно (и здесь мы из области лирики перебрасываемся к презренной прозе), продукты здесь, по сравнению с фешенебельными районами, стоили пока еще баснословно дешево. Виктор не привык задумываться о деньгах — надо будет, Танька раскошелится! — но необходимость платить за батон колбасы или бутылку водки вдвое дороже, чем они того стоили, делала из него дурака. А он не любил оставаться в дураках. В прошлом он такое допускал, но больше ничего подобного в его жизни не будет.

Упоминание бутылки водки не означает, что она входила в ежедневный милютинский рацион. Татьяна Плахова ошибалась, полагая, что, если блудный брат явился к ней пьяным, значит, он постоянно пьет, не делая исключения даже для времени родственных визитов. Совсем нет! Зависимость, скорее, обратная: если бы Виктор не напился, он бы не осмелился к ней прийти. Одна мысль о том, чтобы встречаться с сестрой, нагоняла такую тоску, что выпить настоятельно требовалось. А сегодня выпить требовалось по той причине, что неотступно вспоминалась встреча с сестрой, и, если не отогнать воспоминания, к ночи станет совсем худо. Потому что день не задался с самого утра.