Понимаешь, никто не ожидает от своей жизни такого вот оборота. Я была вдовой, работала без перспективы карьерного роста и едва сводила концы с концами. Марни была вдовой, чья райская жизнь только что кончилась, и к тому же беременной.

– Мне пора возвращаться, – заявила Марни на следующий вечер. – Пора привести свою жизнь в порядок. Мне нужно пойти к врачу, снова начать работать и вернуться в свою квартиру.

Тут же, не выходя из-за стола, она позвонила своей уборщице. Квартира должна быть вылизана до блеска, сказала она. И чтобы все вещи Чарльза были сложены в коробки и убраны в кладовку: его зубная щетка, его одежда – все, что напоминало бы о нем.

Мы наведались туда пару дней спустя. И были потрясены, обнаружив, что уборщица положила на полу в прихожей толстый белый ковер с черным узором. Мне не давал покоя вопрос, что там под ним: бурое пятно засохшей крови, царапины на лакированных половицах или просто въевшийся запах смерти, – но я не поддалась искушению приподнять краешек и посмотреть. Часть вещей Чарльза исчезла – его пальто, висевшее за дверью, и ботинки, аккуратным рядком стоявшие вдоль стены, – но он все равно присутствовал в этой квартире повсюду. В книгах на полках, в репродукциях на стенах, в длинном черном зонте, по-прежнему стоявшем в коридоре рядом с зонтом Марни.

– Ты не передумала? – спросила я, пытаясь угнаться за ней по квартире.

Она нахмурилась и двинулась по лестнице на второй этаж.

– Я имею в виду, не передумала ли ты возвращаться сюда, – пояснила я. – Ты точно этого хочешь? Может, лучше тебе куда-нибудь…

– Нет, – отрезала она, остановившись на верхней ступеньке и обернувшись ко мне. – Я должна остаться здесь. Так будет правильно. Я хочу, чтобы этот малыш, – она положила ладонь на живот, – хоть что-то знал о своем отце. А это был наш с ним общий дом. Так будет правильно. Я остаюсь здесь. – Она устремила взгляд куда-то поверх меня. – Это то самое место, – сказала она. – Возможно, я сейчас прямо на нем стою. Тут он сделал свой последний вздох. Это такая вещь, которую его ребенку следует знать, ты не считаешь?

А как считаешь ты? Хотелось бы тебе знать, где именно умер твой отец? Я, например, была бы убита горем, если бы мне позвонили и сообщили, что мой отец умер. Не потому, что скучала бы по отцу нынешнему: изменщику и предателю. Я скучала бы по тому человеку, каким он когда-то был.

В первые десять лет моей жизни он был моей константой, моей каменной стеной, надежной и нерушимой. Он всегда оказывался рядом, готовый меня поддержать, и, несмотря на то что с ним произошла метаморфоза и он перестал быть хорошим отцом, до того момента его нельзя было назвать эгоистичным. Слабый человек со своими недостатками, он тем не менее был полон решимости не дать своим худшим качествам взять над собой верх. А потом что-то изменилось. Проблемы, что десятилетиями назревали, как нарывы под кожей, – раздражительность, неуверенность и неустойчивость – словно прорвались наружу.

Захочу ли я побывать в том месте, где он умрет? Вряд ли. Для меня он умер перед входной дверью, с чемоданом в руке, когда с улыбкой объявил нам, что уходит.

– Может, лучше будет начать все с чистого… – начала было я.

– Я хочу вернуться домой к Рождеству, – перебила меня Марни.

– Но оно ведь практически на носу!

– Я хочу устроить праздник, – заявила она. – Я украшу дом, буду готовить – нужно будет купить елку и индейку – и сделаю так, чтобы это Рождество нам запомнилось.

– Это будет нелегко, – сказала я. – Марни, мне будет нелегко все это переварить, а тебе – все это провернуть.

– Я все решила, – отрезала она. – Ты приглашена. И Эмма тоже.

– Мы будем у…

– У вашей мамы. Ну да, правильно. Вы же с утра к ней поедете, да? Ну вот, а оттуда сразу ко мне.

– Я…

– Это не обсуждается, – произнесла она, и лицо ее внезапно окаменело, а глаза расширились. – Я приглашаю тебя отпраздновать Рождество вместе со мной. Примешь ты мое приглашение или нет – решать тебе. Но я буду отмечать его здесь – и жить к тому времени я тоже буду здесь.

У нас с Марни очень мало общих черт. Она открытая, теплая, нежная и бесстрашная. Я замкнутая, холодная, злая и трусливая. Она свет, а я – тьма. Но мы с ней обе исключительно упрямы. И я прекрасно знаю, что есть вещи, относительно которых она будет стоять насмерть: ее ни умаслить, ни переубедить, ни заставить.

– Ну тогда ладно, – сказала я. – Я с радостью приду.

– А ты поможешь мне переехать?

– Ну конечно.

– Вот и хорошо. Тогда давай начнем прямо сейчас. Я хочу снять мерки для новой кровати.

Именно этим мы и занялись. Мы записали мерки для новой кровати – хотя Марни планировала поселиться в квартире своего покойного мужа, мысль о том, что ей придется спать в его кровати, нагоняла на нее ужас. В тот же день Марни заказала небольшую двуспальную кровать («все равно я буду спать в ней одна», – сказала она) с ярко-розовым стеганым изголовьем («он никогда в жизни не согласился бы на розовое») и вместительным выдвижным ящиком («для пеленок, подгузников и всех прочих принадлежностей, которые будут нужны для малыша»).

Она переехала ровно две недели спустя, в тот же самый день, когда привезли кровать, и я пыталась быть прагматичной, но все равно не могла отделаться от ощущения, будто у меня снова что-то отняли. Я собрала ее чемоданы, упаковала посуду, которая успела расползтись по всей моей кухне, и сложила в коробки ее туфли, стоявшие за входной дверью. Утром мы погрузили весь этот скарб в такси, распихав сумки себе под ноги и поставив на колени, и она съехала от меня.

Я излишне драматизирую, да, знаю. Меня опечалил отъезд Марни, но я убеждала себя не грустить, утешаясь тем, что мне приятно видеть ее такой целеустремленной и довольной. Мне в радость было нянчиться с ней, заботиться о ней и быть для нее опорой, но всю жизнь так продолжаться не могло.

В мире множество уязвимых людей. Они висят на шее у окружающих, вечно рассчитывая на чью-то поддержку, на дополнительный костыль. Эмма, к примеру, невероятно уязвима. А вот Марни – нет. Несколькими днями ранее она снова начала работать: включила телефон, стала снимать свои видеоролики, писать в блоге и взаимодействовать с миром, который воздвигла вокруг себя. Казалось, она строит прочный фундамент для здания своей жизни и это делает ее сильнее.

– Ну все, ты можешь идти, – сказала она, когда мы втащили коробки в холл и потихонечку, в несколько приемов, перевезли на лифте в квартиру. – Думаю, дальше я справлюсь сама.

– Но надо же еще разобрать вещи, – возразила я. – Разве тебе не нужна помощь?

– Не нужна, спасибо, – сказала Марни. Она стояла в дверном проеме, за порогом своей квартиры, упираясь ладонью в косяк и твердо поставив ноги на деревянный пол, а я оставалась в коридоре. – Я уже в порядке, – продолжила она. – Но все равно спасибо.

– Но…