Тех домашних, волочащихся за своими хозяевами на веревках, он презирал и ненавидел. Только страх быть снова битым и покалеченным людьми удерживал его от драки. Можно только было лаять и лаять злобно и бессильно на расстоянии одного прыжка. Были еще и бездомные, вроде свои. За несколько лет Пес поменял три или четыре стаи в разных концах микрорайона, каждый раз дерясь не на жизнь, а на смерть за право быть вожаком. Сначала, пока давали о себе знать старые раны, его трепали и забивали, оставляя на самых последних ролях инвалида. Но потом он окреп и вскоре уже мог подмять под себя любого, кто сомневался в его первенстве.

Ему даже показалось, что он наконец-то нашел свое место. Он научит этих Глупых Бездомных Остерегаться, Прятаться и Ненавидеть. Он научит их Нападать. Они смогут вместе гнать из дворов омерзительные серебристые машины, пока не прогонят их всех… Но Глупые Бездомные не понимали его! Они предпочитали если уж не дружить, то хотя бы не ссориться с людьми. Они не хотели прятаться днем, попрошайничали на рынках, виляли хвостами, заглядывая в глаза, подставляли холку погладить, униженно пригибая голову. Они не любили и боялись его, не понимая его злобы. Они не хотели бороться, хотели выжить и выкормить щенков. Любой ценой, даже если для этого надо было бы вилять хвостом.

Пес уходил. Уходил сам, не дожидаясь, пока на него ополчится вся стая. Он не был в обиде на них, хотя столько раз спасал от облав, умный и хитрый Пес, от молчаливых людей с петлями на большой серой машине, от которой издалека пахло смертью. Просто бросал их и в один прекрасный день уходил. А ночью уже несся по обочине дороги за очередной машиной, захлебываясь лаем. И этот бег, эта ярость, этот ветер в ушах наполняли его новой силой и даже новой радостью.

Так они остался один, а однажды весной вернулся опять к гаражам, но чуть ближе к домам микрорайона, где в овраге вылезали грибами из земли теплые канализационные люки. Там он встретил Белую, и пару месяцев они бегали вместе. Белая не участвовала в нападениях на машины, но слушалась и ела только тогда и там, где он приказывал. Потом и она сбежала, и спустя некоторое время он уже видел ее на рынке. Худая, облезлая, с висячим рассосанным животом, Белая сидела на картонке у мясного ряда. Несколько дней Пес наблюдал, как она сидит там с раннего утра до позднего вечера, изредка убегая куда-то, берет еду из рук и, не боясь, укладывается на свою картонку прямо у ног продавцов под прилавок. Люди не прогоняли и не обижали ее, разговаривали с ней ласково и даже гладили.

Два раза Пес прокрался совсем близко, и Белая подняла голову, нервно поводя носом, но и только. Потом он выследил ее, выследил, куда она убегает иногда со своего продажного теплого места. В большом доме в подвале у нее были щенки, она втискивалась к ним через отдушину, и Пес издалека слышал высокий и радостный визг и тявканье. Несколько дней он прятался неподалеку в кустах, наблюдая, как Белая лазает к детям и обратно. Как забегает иногда не через отдушину, а через дверь вместе с дворником. Трусит рядом, повизгивая от восторга, не сводя глаз с кастрюли супа у дворника в руках. Щенков подкармливали.

Он прятался, а однажды влез в открытую щель тяжелой подвальной двери. Белая убежала попрошайничать, щенки оставались одни и сидели тихо, наученные матерью. Он нашел их в коробке в углу и загрыз всех, кроме одного, самого шустрого, убежавшего за трубы отопления. Он сам не знал, зачем сделал это. Но слишком тяжело было предательство Белой, слишком больно. Он не хотел тепла этих щенков, их суеты, нежного молочного запаха, писка. Он не хотел радости. Носясь ночью вдоль шоссе, он был горд содеянным. Беспокоил только тот самый последний щенок, который убежал от него, поэтому на следующий день он пришел рано утром к знакомому подвалу.

Было тихо, дверь закрыта. Из отдушины ничем не пахло, кроме гнили и канализации. Белая кинулась неожиданно из темноты, вылетела взъерошенная и оскаленная, полная такого гнева, что Пес на мгновение даже замешкался и присел на задние лапы. Никогда в его жизни не было боя страшнее. Ни один кобель из Глупых Бездомных, которых он гонял и драл в бытность свою вожаком, не нападал на него столь безрассудно и яростно. А Белая кидалась и кидалась, снова и снова, готовая умереть от его зубов. Он порвал ей холку и морду до крови, покалечил переднюю лапу, но она не сдавалась, бросалась рыча и норовила вцепиться в горло, и, в, конце концов, вынудила его повернуть и отступить. И долго гнала, как когда-то мать, только злее, кусая сзади за ноги и бока. Он убежал и больше уже не вернулся к тому подвалу. Не видел оставшегося щенка и Белой, не знал, жива она или погибла от ран. Он убежал далеко, за много улиц, в совсем незнакомый район с новыми магазинами, чистеньким рынком, автостоянкой и парком. Бездомных там было мало, в парке и на стоянке не было еды, все они крутились вокруг рынка, и Пес быстро разогнал их, показав, кто теперь главный.

Тут он вроде бы и прижился во дворе большого супермаркета, выкопал лаз под глухим забором из бетонных панелей. Пробирался туда ночью, когда никто не видит, неторопливо и обстоятельно обследовал богатую помойку, потом устраивался удобно в тепле одного из безветренных закоулков до утра. А утром вылезал опять тайком, торопясь успеть к открытию местного рынка, усаживаясь в отдалении на край редкого газона или, зимой, на ступеньки заброшенной будки ремонта обуви. Так лежал, грея на солнце порченый бок, зорко отслеживая чужих собак. Никаких подачек от людей он не принимал, отскакивал, оскалившись, отбегал на безопасное расстояние. Никогда не съедал сразу оставленную ему еду. Был переборчив. Жрал только мясо и колбасу, презрительно зарывая задними лапами хлеб и сладкое.

На тот же рынок каждый день утром приходила Женщина с клетчатой сумкой на колесиках. Приходила рано и покупала свежее молоко у одной и той же деревенской бабушки. Женщина жила совсем близко, в стандартной панельной коробке на первом этаже. Окно кухни выходило на торец дома, мимо него в обход газона шла асфальтовая тропка. Каждое день, помешивая утреннюю кашу в кастрюльке, женщина видела крупного рыже-черного Пса, спешащего мимо. Молоко на рынке она покупала для внука, успевала забежать перед работой. Пес уже был там, возлежал на своем пьедестале. Он демонстративно отворачивался, отводил злые желтые глаза. Женщина сначала немного боялась его, но жалела, пыталась поговорить, покормить. Пес делал вид, что не замечает ее, но иногда вдруг вставал и провожал до поликлиники, где работала Женщина, держась на расстоянии шагов десяти.

Женщина любила животных — и собак, и кошек. Ей нравился большой бездомный Пес, она бы с радостью взяла такого — рыжего, с черной спиной, с большой головой и хвостом-шлейфом. Муж Женщины давно мечтал завести собаку, даже двух. Ходить с ними на охоту, бегать по лесу, кормить похлебкой из большой миски. Наблюдать, как они выскакивают из будки, толкаясь и тыркаясь ему в руки влажными кожаными носами. Он мечтал жить в деревне, городской житель. Мучился всю жизнь на заводе в копоти и пыли. Каждый день, опуская утром ноги на холодный линолеум, он представлял, как будет чувствовать босыми ступнями глубокое тепло дощатого пола или горячей дорожной пыли. Как будет выходить утром не в душную темень подъезда, а на струганое крыльцо, заросшее травой между ступеней, и бродить по тропинкам с корзиной или ружьем. Завод за последние десять лет то разваливался совсем, утопая в долгах, то его кто-то выкупал, брал в аренду цеха, вместе с рабочими и инженерами. То их опять выгоняли в многомесячные отпуска, и приходилось охранять детский садик или мести улицу. В последние годы дело потихоньку стало налаживаться, появились заказы и иностранные, как говорили, хозяева. Муж женщины на заводе был человеком уважаемым, знал свой цех от и до, с закрытыми глазами, поэтому его, несмотря на пенсионный возраст, не попросили вон, а наоборот оставляли и обещали хорошую зарплату за налаживание новой линии. Но не хотелось, опротивело. Может быть, он просто становился старым? С трудом вставал, делал все медленно — умывался, ел, пил чай, застегивал куртку, кряхтя, завязывал шарф. Каждый день он целый час ехал через весь город на работу. Задремывая в служебном ПАЗике, он представлял, как туман вечером заползает в низину за крайней избой. Как багровое солнце садится в крокодилью пасть тучи. И вечером, возвращаясь со смены, он вспоминал, как поет невидимый в саду соловей, а скошенная на лугу трава пахнет полынью, и лютиком, и парным молоком…