— А месье Дорселя?

— Не-е-ет, он вздыхает о мадам Габриэль. Но, кажется, ей больше по вкусу кузен.

— А вы, кажется, его недолюбливаете.

— Мне нравится только месье Дорсель. А месье Уоллере любит распускать руки.

И Бертиль отошла к прилавку мясника.

«Ошибаетесь, — подумал Виктор, — горничная уже никогда не вернется в дом на улице Шарло».

В наглухо застегнутом твидовом пиджаке, полосатых брюках и клетчатой шляпе Кэндзи был так похож на английского денди, что Эфросинья не сразу его узнала. Сама она вырядилась в желтое платье с пышными рукавами и широкополую шляпку с большим бантом, напоминающем пропеллер.

— Я иду на мессу в Сен-Сюльпис. Если вы ищете Жозефа, то он у себя. Марает бумагу вместо того чтобы сходить на исповедь. — И, ругая сына за атеизм, мадам Пиньо бочком протиснулась в дверь.

Кэндзи нашел Жозефа в подавленном настроении. Муза покинула его, и он глядел на перо и чернильницу с таким выражением, словно ждал от них спасения.

— Патрон! Какая неожиданность! Вы еще ни разу к нам не заглядывали. Простите, у меня тут беспорядок, сейчас я освобожу для вас место.

— Не беспокойтесь, я постою. Итак, вот каковы наши новости.

Кэндзи вкратце рассказал Жозефу все, что узнал от Виктора. Он был рад, что отложил болезненный разговор с Иветтой. Айрис отведет девочку посмотреть «Волшебный источник» — последнюю фантастическую иллюзию Жоржа Мельеса[107]в театре «Робер-Уден». Иветта развлечется, а Айрис будет лишена возможности общаться с Жозефом.

— Боже правый, опять убийство! Он что, маньяк? Хоть бы месье Легри нашел этого художника-костореза, мы бы тогда увидели бы, что к чему!

— Увидели, что к чему… — задумчиво повторил Кэндзи. — Кстати, Жозеф, вы что, считаете, я ничего не вижу?

Жозеф даже привстал от удивления.

— Но патрон… о чем вы? Я сделал что-то плохое?

— Надеюсь, что нет. Но было бы прискорбно, если бы бесстыдный флирт с моей дочерью завел вас слишком далеко!

Жозефу показалось, что у него остановилось сердце.

— Месье Мори, слово «флирт» здесь неуместно. Это Любовь!

— Это вы так утверждаете.

— Единственный наш проступок состоит в том, что мы оба ответили на зов сердца, — заявил Жозеф, который очень кстати вспомнил фразу из любовного романа, украдкой позаимствованного у матери.

Кэндзи тяжело вздохнул.

— Что ж, следите за тем, чтобы зов сердца не увел вас за рамки приличий. Не забывайте, Айрис несовершеннолетняя и к тому же на редкость ветреная и взбалмошная особа.

— У вас странное мнение о собственной дочери, патрон.

— Я знаком с ней дольше, чем вы. Ее легко воспламенить — она загорается быстро, как сухая солома, и так же быстро гаснет. Айрис завораживают ею же придуманные химеры.

— Химеры?! Так вот за кого вы меня держите? За чудовище! — с горечью возопил Жозеф.

— Не передергивайте. Я вовсе не имел в виду вашу наружность. Но вы столь же романтичны, как и Айрис, и готовы примерить роль Квазимодо, мечтающего об Эсмеральде…

— Вот!

— Что?

— Квазимодо! Благодарю вас, патрон, теперь я знаю, что вы обо мне думаете.

— Полно, Жозеф, оставьте. Вы уверены, что производите на женщин впечатление.

— Я помню, что всего лишь жалкий служащий. Но даже собака вправе смотреть на епископа.

— А я — отец Айрис, и мой долг — оберегать ее от душевных порывов, которые могут оказаться пагубными. Кроме того, я отвечаю и за вас. Вы оба слишком юны и понятия не имеете…

— Мне уже двадцать два года! Исполнилось четырнадцатого февраля. Быть молодым — это что, преступление?

— Нет. Но иногда — серьезное испытание, — заключил Кэндзи.

Он был доволен собой — кажется, роль строгого отца ему удалась. Кэндзи вспомнил о недавно появившейся седине и решил, что надо будет подкрасить волосы.

— Если вас интересует расследование, возвращайтесь в книжный магазин после полудня, — бросил он, идя к выходу, — мы, вероятно, узнаем о чаше кое-что новое.

— Мне все равно, — обиженно отозвался Жозеф. «Он презирает меня, — думал юноша, — ну ничего, поглядим, что он скажет, когда мой второй роман сделает меня героем дня!»

И он с яростью набросился на бумагу:

Элевтерий работал лапами, продолжая рыть сырую плотную землю. Чутье еще никогда не подводило его. Внезапно его когти чиркнули по человеческому черепу… Фрида фон Глокеншпиль вскрикнула от ужаса…

Небо затянуло серыми тучами. Холодный ветер, словно метлой, смел консьержей, которые переговаривались у дверей домов, а начавшийся ливень прогнал посетителей кафе с террас.

Он укрылся от непогоды под навесом бакалейной лавки, ругая себя за то, что в голову ему пришла та же идея, что и книготорговцу. Тот уже битый час торчал у «Прокопа», ожидая, когда же наконец явится Оссо Буко.

Дождь мало-помалу стих, и на улице снова появились прохожие. Вечерами у «Прокопа» было оживленно — тут собирались молодые литераторы, привлеченные именем художника и куплетиста Казальса,[108]друга Верлена. А вот днем кафе пустовало, не считая нескольких любителей пива и кюммеля.[109]

Устав топтаться на одном месте, Виктор решил расспросить официанта об итальянце. Тот лишь пожал плечами и ответил, что макаронник не приходит сюда по расписанию, он бродит повсюду, продавая свои безделушки на террасах кафе «Источник», «Вольтер», «Золотое солнце» и «Академия», что на улице Сен-Жак.

Виктор отправился к бульвару Сен-Жермен, прошел улицу Дюпюитрен, перекресток и оказался на улице Эколь-де-Медсин, по которой тек поток студентов, играя на тромбонах и офиклеидах:[110]они праздновали Пасху. Извозчики и пешеходы, встречаясь с процессией, снимали шляпы, то же сделал и Виктор. «Посланник», ехавший за ним на велосипеде, последовал его примеру.

На узкой улочке Сен-Жак, упиравшейся в фасад дома в стиле Людовика XIV, находилась крошечная лавочка продавца ликеров и настоек. Виктор огляделся, не заметил никого похожего на резчика-итальянца и окончательно пал духом. Но все же решился зайти в лавку и расспросить хозяина об Оссо Буко.