Я встречался с Верой почти полтора года. Она приезжала ко мне на две недели в Мисхор, после чего мы на время по­ссорились. На зимние каникулы я поехал в Калинковичи и, вернувшись оттуда, принял окончательное решение. 10 апре­ля 1955 года я женился. В этом же году Вера кончала медицинский институт. Она понравилась моим родственникам, и меня никто не отговаривал от женитьбы на том основании, что она русская.

Верин отец погиб в 1933 году при самых подозрительных обстоятельствах. Родом из Бологого Тверской губернии, он был чекистом, и в конце 20-х годов стал начальником Мос­ковского автотранспортного управления, что привело к воз­никновению связей с большим начальством. Он поддерживал дружеские отношения с тогдашним председателем Моссове­та Булганиным, Тухачевским и начальником Московской ми­лиции Булем. Но самым близким его другом был Степан Макопшн, который совсем молодым выдвинулся в составе царицынской группировки Сталина. Сталин назначил его членом РВС Второй конной армии, которой командовал известный казацкий вождь Филипп Миронов, предательски убитый в спину в 1921 году. После гражданской войны Макошин получал разные синекуры. В последнее время он работал заместителем председателя правления МСПО. Все это время Макошин был вхож к Сталину. 22 ноября 1933 го­да отец Веры Федор Павлович вернулся домой поздно ночью, бледный и взволнованный. Целый день он никуда не выхо­дил. На следующую ночь его арестовали. Той ночью был убит Макошин, и его труп был найден за городом, заваленный вет­ками. Вериной матери разрешили с ним одно свидание, во время которого Федор Павлович твердил: «Я не виноват!»

Макошину было тогда 38 лет, и под его некрологом под­писались Хрущев, Булганин, Ворошилов, Тухачевский, Его­ров, Рудзутак, Буденный и др.

В эти годы Сталин начал систематическое уничтожение тех, кто помог прийти ему к власти в 20-х годах. Один из ударов пришелся и по царицынской группировке. По-видимому, Сталин был причастен к убийству Миронова в 1921 году, пытаясь скрыть, вероятно, то, что он сам хотел привлечь Миронова на свою сторону, и, возможно, даже находясь в Царицыне, пытался использовать Миронова в своих целях. Макошин слишком много знал об этом, а кроме того, мно­го пил и имел слишком длинный язык. Какую роль в его убийстве сыграл Федор Павлович, неясно. Хорошо известен сценарий убийства Кирова, когда был арестован совершен­но невиновный начальник Ленинградского НКВД Медведь. Никто ничего не слышал более о Ф. П., никто не ставил даже вопроса о его реабилитации.

Мать Веры, Зоя Александровна, была родом из уездного городка Меленки Владимирской губернии. Отец ее, то есть Верин дед, был гласный городской думы.

Женитьба заставила меня искать новые источники зара­ботка. Я продолжал давать уроки, но придумал также пред­ложить услуги школе в качестве преподавателя труда, кото­рый стали в то время внедрять. Это оказалось очень легко, и я целый год преподавал в восьмом и девятом классах 610-й школы на Сретенке.

Я решил впервые использовать и свои познания в языках. Только что был создан огромный Институт научно-техниче­ской информации ВИНИТИ. Реферированием я заработал на маленький холодильник: брал рефераты сначала только на немецком, а потом и на английском языке. Вера же стала работать в ординатуре института профессиональных заболе­ваний.

Женитьба на русской, казалось бы, была актом ради­кальной ассимиляции, но на самом деле вовсе не означала, что я хотел перестать быть евреем. Ни в коей мере! Я гор­дился своим еврейством, но просто не задумывался над по­следствиями своего шага, влекомый динамикой личной жиз­ни. Мать была бы этим очень расстроена. У меня не было никакой фатальной склонности к русским девушкам. Были в свое время и еврейские девушки, которые мне очень нрави­лись. Слов нет, меня отталкивал определенный тип еврейской мещанки. Он меня коробил, он был мне отвратителен. Но это не распространялось на всех остальных. На многих будущих сионистов их смешанные браки повлияли в сторону обостре­ния их национального самосознания.

В начале моего брака специфические черты русской жиз­ни меня даже отталкивали, а особенно — любое присутствие икон.

39

«Услуги» еврейские, как гвозди,

в руки мои,

ласковость еврейская, как пламя,

обжигает меня.

Василий Розанов, «Опавшие листья»

Женившись, я переехал в коммунальную квартиру в Даевом переулке, на Сретенке, где жила Вера. Соседи, как и всюду, были очень важным элементом жизни. Предстояло с ними познакомиться, и, как ни странно, это было одним из важнейших последствий моего брака.

Жила там пара пожилых евреев: Софья Анисимовна Ва­силевская и Борис Анатольевич Брискин. С. А. была дочерью врача, до революции занимавшего всю эту квартиру. Она была тяжело больна и годами не вставала с постели. Нездоровый образ жизни превратил эту когда-то красивую женщину в бледную тень. Супруги годами не разговаривали. Детей у них не было, так как С. А. перенесла операцию, сделавшую дето­рождение невозможным. В 1956 году Б. А. ушел на пенсию и тут же бросил С. А., уехав к сестре в Ленинград, где вскоре и умер. Тут-то вечно больная С. А. встала с постели, мгновенно выздоровела и была жива еще в 1983 году, когда я писал эти строки.

Была еще семья Савичей. Сам Савич, барин, женивший­ся после революции на темной и необразованной прислуге, уже умер. За стенкой жила санитарка Кремлевской больни­цы Марья Ивановна Степанова, одинокая вздорная женщина.

Но не эти люди сыграли выдающуюся роль в моей жизни. Жила там еще одинокая женщина лет пятидесяти пяти. Звали ее Надежда Васильевна Верещагина, но это была дочь знаме­нитого русского религиозного философа Василия Розанова, о котором я имел тогда смутное представление. Вот куда за­несла меня жизнь! Многие русские интеллигенты могли мне позавидовать. Здесь не место рассказывать о Розанове, быв­шем одной из центральных фигур русской интеллектуальной жизни начала века. Он был учителем в провинции, и из чув­ства преклонения перед Достоевским женился на его бывшей жене, старше его лет на двадцать. Она принесла ему много горя и сама же его оставила, не дав развода, чем страшно осложнила Розанову его дальнейшую семейную жизнь. Роза­нов был религиозный реформатор, нападавший то на христианство, то на иудаизм. Еврейский вопрос имел для него центральное значение, и он колебался от юдофильства до бешеного антисемитизма во время дела Бейлиса, когда стал обвинять евреев в употреблении христианской крови. Но по­том он раскаялся, и последний период его жизни был вновь юдофильский. В том, что я столкнулся с семьей именно Ро­занова, была, наверное, мистика, которая властно вторгалась во всю последующую мою жизнь.

Н. В. была замечательной художницей. Ее