настолько надоело, что мы пред­почитали ходить на занятия. Разлагающую лень сборов нару­шил снова Эдик Оганесян, который во время футбольного матча студентов с солдатами демонстративно вышел на гаре­вую дорожку, прямо перед носом генерала. «Курсант, — стро­го сказал генерал, — уйдите с дорожки!»

Оганесян не повел и ухом. Генерал настойчиво, но безус­пешно повторил свой приказ, и через пятнадцать минут Ога­несян был уже на губе.

В середине сборов пронесся слух, что дивизию посетят маршалы Баграмян и Еременко. Началась лихорадочная под­готовка. Сменили полуразорванные, заштопанные палатки, сменили постельные принадлежности. Несколько дней кор­мили лучше обычного. На линейке разучивали: «Здравия же­лаем, товарищ Маршал Советского Союза!» Когда выясни­лось, что маршалы не явятся, отобрали новые палатки, хо­рошее постельное белье, а в столовой снова стали готовить так же плохо, как и раньше.

За день до окончания сборов я пропустил какое-то за­нятие, улегшись спать раньше времени. За это меня ночью послали в лес охранять лесопилку с большим складом досок, не дав оружия. Я отправился в наряд, подыскав подходящую дубину. Укрывшись в пилораме, я провел в полудремотном состоянии три часа. Внезапно я увидел, как метнулась тень. Я схватил дубину, отважно бросился во тьму, видя, как кто-то улепетывает с доской под мышкой.

— Стой! Стой! — заорал я.

Похититель уронил доску. Я увидел тщедушного солдати­ка, беспомощно озиравшегося вокруг.

— Дай доску! — заскулил он. Демобилизуюсь, домой посып­ку послать надо!

— Не дам! — твердо сказал я, оберегая социалистическое имущество.

— Дай! — заныл солдатик.

— Не дам! — безжалостно сказал я, и солдатик уплелся во­свояси.

Прошло некоторое время, и я заметил вместо одной две тени. Я ринулся на похитителей, размахивая дубиной. Новые воры помогли скрасить мне последний час дежурства, ибо один из них оказался настоящим барыгой, все это время проклянчившим у меня доски. Но я не пошел ни на какие ус­тупки. Моим счастьем было то, что в ту ночь не приезжали воровать доски офицеры с грузовиками.

42

Провинциальный городок.

Где люди нечестолюбивы,

Гостеприимны и просты,

И мировых скорбей чужды.

Борис Камянов

После Дорогобужа я впервые отправился в Меленки. Это был маленький районный город примерно с пятнадцатиты­сячным населением. Как и все русские города, он рос за счет исчезающей деревни. Меленки были окружены лесами. На юге и востоке была Рязанщина. Всего в нескольких кило­метрах оттуда жила солженицынская Матрена. Когда-то лес очень близко подходил к городу, но, постоянно истребляе­мый, отступал и отступал. Через город протекала речуш­ка Унжа, по которой местами можно было плыть на лодке. Достопримечательностей в Меленках не было. Собор был уничтожен, а на его месте разбит сад. От старой Влади­мирской Руси сохранились лишь гимназии и несколько ка­менных домов. В слободе Приклон оставалась действующая церковь, восстановленная после войны. Была еще церковь в деревне Воиново в пятнадцати километрах от Меленков. От Меленков вело четыре дороги: на Муром, Бутылицы, Каси­мов и Ляхи, но только две из них были вымощены бу­лыжником. Самым большим соседним городом был Муром. В лесу водилось так много грибов, что избалованные меленковцы не признавали за грибы лисички. Главным нервом города был большой льнокомбинат, построенный до револю­ции. На нем работало большинство местного населения.

Я знаю имена трех известных меленковцев. Там роди­лась художница-авангардистка Розанова, работы которой находятся и в тельавивском музее. Оттуда же вышел ста­рый болыпевик-впередовец Лебедев-Полянский, а также из­вестный советский летчик генерал Каманин, участвовавший в спасении челюскинцев, а потом ставший председателем ДОСААФа.

В Меленках не происходило никаких событий. Кто по­энергичней и помоложе, разбредался по белу свету.

Мне нравилось в Меленках — тишина, гамак в собственном саду, малина, которую бабушка Веры выращивала на прода­жу, грибы, катанье на велосипеде по лесным тропинкам. В Меленках был свой говор. Говорили не «показывать», а «ка­зать», не «чихает», а «чишет», не «кашляет», а «дохает», не «влажный», а «волглый».

Пришлого народу там почти не было. Свои, владимирские: чудя, весь, мурома.

Куда делись они тысячу лет назад? Да никуда! Переме­шались со славянами и жили здесь потихоньку в медвежьем углу.

43

Новым директором СТАНКИНа после Кириллова был Третьяков. Он явился из МВТУ, где был заведующим кафед­рой. Он сделал карьеру с помощью своей жены, которая за­нимала важный пост в ЦК. Я сдавал ему экзамен по техно­логии металлов, и готов поклясться, что он не обладал эле­ментарной способностью логического мышления. Это был упитанный круглолицый мужчина, с напомаженными завиты­ми волосами, от которого за версту несло сытой привольной жизнью. В институте его терпеть не могли, утверждая, что обе его диссертации были сделаны «неграми» и, что видном про­екте, сделанном под его руководством, была допущена грубая техническая ошибка. Было запроектировано, чтобы деталь, нагретая выше 800 градусов, притягивалась магнитом, в то время как сталь теряет свои магнитные свойства после 700 градусов.

К тому времени я был назначен редактором стенгазе­ты технологического факультета «Технолог». Перед этим ее редактором был упомянутый правдоискатель Ситников, который придал газете популярность. Но он заканчивал СТАНКИН и уже перестал заниматься общественной рабо­той.

Как всякий «газетчик», я был, естественно, заинтересован в сенсационных материалах. Однажды я получил такой маге риал. Третъяков стал притеснять заведующего кафедрой ли­тейного производства Таланова. Таланов, имея звание про­фессора, не имел даже кандидатской степени, но зато обладал многочисленными связями. Удалить его из СТАНКИНа было трудновато, но его стали выживать. Под предлогом нехватки места в основном здании, Таланова перевели на территорию учебного завода, который находился невдалеке, в Тихвинском переулке, в помещении церкви Тихвинской Божьей матери. Саму церковь давно уже передали под завод, где мы сдавали слесарную, литейную и станочную практику. Таланову нашли место под самым куполом церкви, куда надо было взбирать­ся по шатким лестницам, а в его «кабинете» через плохую побелку проглядывали лики святых.

Кто-то из студентов, по явному наущению Таланова, напи­сал статью в «Технолог», которая называлась «Под куполом церкви», где все детали, касающиеся ликов святых, обыгры­вались с ехидным зубоскальством. Там говорилось о заседа­нии литейной кафедры, как о «Тайной вечере». В заключе­ние, выражался справедливый гнев и вопрошалось, до каких пор кафедра литейного производства будет подвергаться столь тяжкому унижению.

Как добросовестный редактор, я отправился к Третьякову требовать ответа. Третьяков водил меня за нос, говоря, что вот-вот ответит, потом потребовал на просмотр весь номер газеты, что тут же было исполнено, и неожиданно вызвал ме­ня к себе.

Я был встречен его злым взглядом.

— Я буду ставить о вас вопрос на партбюро за... религи­озную пропаганду!