Шкатулка, конечно, заперта, но я знаю, в каком выдвижном ящике стола хранится ключ. Я выждал, когда поссорились двое детей – с криками и плачем, – и воспользовался моментом. Лучшего отвлекающего манёвра и не требовалось.

В таких детских разборках они действуют совершенно неэффективно. Я бы действовал по-другому. Такие фразы, как «ты огорчаешь меня, когда бьёшь Дитера», просто бессмысленны. Нет ничего менее действенного, чем апеллировать к лучшей природе человека. Её не существует. Ещё никто не стал лучше только оттого, что пообещал это сделать. А пара затрещин одному и другому впечатлила бы и остальных.

Любители.

Арно немного опоздал забрать меня, и я присутствовал при том, как они пересчитывали вечером деньги. До мысли, что кто-то мог взять деньги из шкатулки, они не додумались. Они лишь упрекали друг друга, что были недостаточно внимательны, записывая деньги в кассу.

Когда женщины кричат, их голоса не становятся тоньше, в отличие от мужчин.

Как бы мне хотелось саркастически сказать при этом: «Ты меня огорчаешь, когда ругаешься с Лукрецией». Вместо этого я сделал вид, что их разборка меня напугала. И начал реветь. Это средство и впрямь универсальное, годится почти на все случаи. Они сразу уменьшили громкость, пытаясь меня утешить.

И на сотенной купюре изображены мост и ворота. Ворота – триумфальная арка в стиле барокко, но я не могу припомнить, откуда она.

Сколько денег мне понадобится, чтобы скрыться? И когда придёт срок побега?

153

Годы и годы и годы. Страшно представить, сколько ещё придётся оставаться ребёнком.

Разумеется, маленькие изменения происходят. Крохотные улучшения. Как и образцовый арестант очень медленно восходит по тюремной иерархии. Получает камеру на одного, на квадратный метр больше, окно с лучшим видом. Каждую неделю две книги из библиотеки вместо одной. Рабочее место на кухне.

Но за это он должен постараться. Должен безупречно играть роль, которая ему досталась. Должен снимать шапку, когда положено снимать. Пол его камеры должен быть выдраен.

Если он исполняет все ожидания, приспосабливается ко всем заданным формам настолько точно, что они кажутся его собственными, если он ту ложь, которую ему диктуют, делает своей собственной, тогда им довольны. Тогда его похлопывают по плечу и говорят: «Мы воспитали образцового заключённого». В качестве вознаграждения идут ему навстречу в мелочах. Запирают его камеру вечером самой последней.

Но её запирают.

Годы и годы и годы.

И всегда есть опасность потерять себя самого. Действительно стать тем, кем притворяешься перед другими. Слишком поверить собственной лжи.

Я знал людей, которые умоляли не отпускать их на свободу.

Иногда – это пока кошмар, а не действительность – я боюсь засыпать, потому что мне страшно проснуться, забыв, кто я есть на самом деле. Лишиться себя. И впрямь находить весёлым, когда кто-то играет со мной в «Ку-ку!».

Они говорят тогда: «Что-то он сегодня беспокойный. Может, у него болит животик». И мне приходится разыгрывать перед ними больной животик, чтобы они удовлетворились этим и оставили меня в покое.

Мои «родители».

Мои тюремщики.

Нелегко держаться самого себя, когда тебе нельзя показывать ничего из того, что тебя составляет. Я знаю это по людям, которых допрашивал. Они притворялись дурачками, чтобы никто не поверил в те планы, которые они строили. Они не реагировали, когда им называли имена их сообщников, потому что такая реакция выдала бы их. Они были благодарны, когда их мучили, потому что крик от боли не выдаёт никакой информации о том, кто кричит.

Мне нельзя себя выдать. Я должен играть свою роль и несмотря на это оставаться собой.

Годы и годы и годы.

154

В моей голове мне можно оставаться самим собой. Только в голове.

Я знаю список симфоний Моцарта наизусть. Сорок одну симфонию. У меня всегда была хорошая память.

Старый Рёшляйн был того мнения, что счёт симфониям надо вести наоборот, от конца к началу.

Сорок первая. Юпитер. До мажор. Бодро-напористо.

Сороковая: соль минор. Тридцать девятая: ми-бемоль мажор. Как его самые первые.

Тридцать восьмая: ре мажор. Пражская. Тридцать седьмая: соль мажор. Тридцать шестая: до мажор. Линцская. «Линцеский торт», – говорил Рёшляйн и глупо хихикал.

Тридцать пятая: Хаффнер. Ре мажор. Тридцать четвёртая: до мажор. Тридцать третья: си-бемоль мажор. Память у меня функционирует.

Пока я могу сохранять воспоминания, я прочно держусь себя. Чтобы знать, кто я есть, мне нельзя забывать, кем я был. Без воспоминаний я бы действительно был не более чем ребёнок.

Плюх-плюх, плюх-плюх.

Как делает корова?

Тридцать вторая: соль мажор, тридцать первая и тридцатая – ре.

Его симфонии становились всё претенциознее, чем старше он становился. Благодаря новому дополнительному опыту в новом существовании.

Ля мажор, до мажор, соль мажор, ми-бемоль мажор. Потом соль минор. Только три симфонии он написал в миноре. Соль минор. Нежно и жалобно. Да, я слушал тебя, Рёшляйн. Я помню их все. Если я не могу заснуть, оттого что меня охватил страх, я говорю это как молитву. Си-бемоль мажор, ре мажор, до мажор. Святой Моцарт, спаси и сохрани меня.

Свои первые симфонии он написал, когда ему было восемь лет.

Раньше он не отваживался признаться, что уже всё знает. Это было слишком рано, и это навлекло на него подозрения.

Восемь лет. Мне до этого ещё семь лет отрабатывать.

Он больше не выдержал этой игры в прятки и начал писать ноты. Ми-бемоль мажор. Благородно и пылко.

Он был не вундеркинд. Он был старый человек, заключенный в детское тело. Играл свою роль недостаточно убедительно, и его рано изъяли из обращения.

Сорок одна симфония. Потом они стёрли его память и запустили его на следующий круг.

Плюх-плюх.

155

При всей рискованности не вынести скуку продолжительной недозагрузки без противовеса. Поэтому я решил как можно раньше стать музыкальным талантом.

Не Моцартом, конечно же нет. Такого рода вдохновения я в себе не чувствую. Да это бы слишком бросалось в глаза. Мне нельзя забывать о том, что я, возможно, под слежкой. Но ребёнок, восхищённый скрипкой и показывающий поразительную одарённость к этому – почему бы нет? Ребёнок, который с самого начала правильно держит смычок и уже через несколько дней умеет сыграть мелодию, такое бывает.

Хелене меня в этом поддержит, твёрдо убеждённая в том, что лично она пробудила во мне этот талант, ещё до рождения проигрывая мне столько классической музыки. То, что я направлял её выбор, она не заметила тогда, не догадается и потом.