В истинные лица.

Я мечтаю – или выдумываю себе, – что таким аппаратом обладаю только я, и этот проявитель есть только у меня. Если надо кого-то допросить, зовут меня, и мне даже не приходится извлекать мой аппарат из кожаного футляра, потому что они уже наперёд знают, что этот аппарат их разоблачит, и тут же предпочитают во всём сознаться. И у моих заказчиков тоже есть свои тайны – как у любого есть свой тайничок и свои запертые дверцы, поэтому они стараются устранить меня с дороги, запереть в тюрьму, отравить. Но я это всегда вовремя замечаю, потому что ведь у меня есть этот аппарат, и я лишь улыбаюсь и ускользаю от них, а они ничего не могут мне сделать. Они меня боятся, поэтому притворяются дружелюбными, но и это я тоже замечаю.

Я замечаю всё. Только по мне они не замечают ничего. Потому что у других этого аппарата нет.

Когда нам было по двенадцать или тринадцать, Конни Вильмов и Удо Хергес и все остальные – мы выдумывали себе нечто подобное, очки, которые стоило только надеть, как увидишь всех людей голыми. Мы представляли себе, как Бойтлин расхаживает по классу без одежды, выдумывали ему прыщавое тело и чувствовали себя бесконечно превосходящими его. Мы представляли себе женщин, хотя не могли их действительно представить, а ночами наши фантазии превращались в сны, которые оставляли на простынях свои следы.

Иногда я мечтаю, что я невидим. Что другие смотрят на меня, но никого не видят. Что они фотографируют меня, но на снимках никого не оказывается.

Они должны были бы фотографировать Андерсена, но они не знают, что он есть.

Что он был.

159

На свадьбе все непрерывно щёлкали. Кроме мамы Арно. Даже жених с невестой. Теперь больше не требуются фотографы, у каждого свой аппарат, и на мониторе сразу видно, получился снимок или нет. Они смотрят больше на эти свои приборы, чем на происходящее.

Столько снимков. Интересно, разглядывает ли их потом хоть кто-нибудь.

Скорее всего нет.

У моих родителей была одна-единственная свадебная фотография. Она стояла на полке в шкафу, в черепаховой рамке с отколотым уголком, и я до сих пор могу описать снимок во всех подробностях. Как текст, прочитанный тысячу раз, запоминаешь наизусть.

Снимок плохо освещён. Отцовские пол-лица слишком затемнены. Наверное, они не могли позволить себе фотографа получше, а то и не было никого получше в том захолустье, где они жили.

Мой отец стоит навытяжку, руки по швам. Разве что ступни поставлены не параллельно. Одна чуть на отлёте, как у балетного танцора второго ряда, который всё ещё ждёт своего вступления, когда другие уже танцуют своё соло. В руке у него что-то светлое, не разобрать. Может, платок. Я его спрашивал об этом, но он не мог вспомнить.

На снимке он худощавее, чем я его знал. Усы не такие пышные. Цветок в петлице. У матери в руках букет цветов.

В доме у нас редко бывали цветы.

Она сидит рядом с ним, в белом платье. Фата закреплена на чём-то вроде короны. Когда я был маленький, она всегда говорила мне, что она принцесса. Но корона была заёмная. В их деревне она переходила от одной невесты к другой.

Её левая ладонь спрятана у папы за спиной. Не думаю, что она там прикасается к нему, это на них не похоже. Видимо, она положила ладонь на край стола. На правом краю фото виден другой конец этого стола. Так их расположил перед объективом фотограф.

Она не смотрит на него.

На заднем плане присобранная портьера с цветочным орнаментом. Плохо намалёванная декорация.

Ни отец, ни мать не выглядят на этом фото счастливыми. Может быть, причина в том, что тогда из-за долгой экспозиции приходилось надолго замирать без движения.

А может, и не поэтому.

160

Раз уж я такой хорошенький, много снимали и меня. Они надели на меня этот взрослый костюм, который заказала для меня мама Арно. Они все твёрдо убеждены, что я буду чувствовать себя в нём очень хорошо. Потому что я так смеялся, увидев его в первый раз.

В костюме я взрослый, в котором скрывается дитя.

В котором скрывается взрослый.

У нас дома – не знаю, откуда у моих родителей взялась эта игрушка, но денег они на неё уж точно не тратили – была такая деревянная кукла, внутри которой была спрятана кукла поменьше, а в той ещё меньшая, и так далее. «И так далее», – говорила моя мать всякий раз, когда извлекала на свет одну за другой этих кукол и выстраивала их в ряд на столе гостиной. Мне самому было запрещено прикасаться к этому чуду, оно было слишком ценным для этого. Долгие годы я был уверен, что ряд кукол бесконечный. Как я ни молил мать извлечь следующую и ещё следующую, она только смеялась и говорила: «Вот когда вырастешь большой».

Тайны никогда не бывают бесконечными. Когда докопаешься до их дна. Когда я подрос, я обследовал эту игрушку. В ней было всего шесть кукол, не очень тщательно расписанных, и шестая уже не раскрывалась.

Итак, они переодели меня взрослым, с цветком в петлице, в точности как на старом свадебном фото.

И Арно тоже был костюмирован – тёмным костюмом с серебристо-серым галстуком. Карнавальный наряд сделал его моложе, как будто он явился не на собственное бракосочетание, а к первому причастию. Он то и дело хватался за горло; видимо, ворот рубашки был ему тесноват.

Платье Хелене, из магазина, в котором она работает, было из блестящей ткани, с виду как шёлк, но на ощупь не шёлк. Если постарается, она может быть хорошенькой. Вот только новая причёска, сделанная по такому случаю, мне не понравилась.

Для поездки в ратушу Федерико в качестве сюрприза арендовал лимузин. Мы чуть не опоздали, потому что водитель отказывался тронуться с места, пока для меня не установили детское кресло.

Во время церемонии я должен был сидеть на коленях у Луизе. Она отвоевала себе это право в немой борьбе с мамой Арно.

Чиновник по регистрации пытался придать делу торжественность, но это плохо ему удавалось, потому что он слегка шепелявил. Я был единственным, кому было позволено над этим смеяться. Но когда он говорил о том, что теперь для новобрачных начнётся совершенно новый отрезок жизни, Хелене тоже едва сдерживалась, чтобы не захихикать.

Я правда не хотел портить им церемонию, но что делать, я всё ещё не контролирую свой мочевой пузырь.

161

На вечер они договорились с девушкой, живущей по соседству, чтоб она пришла посидеть со мной, пока у них будет торжественный ужин. Хотели меня просто засунуть в постель.

Разумеется, я такого не мог допустить. Жизнь, к которой я приговорён, и так достаточно скучна. Почему я должен мириться с тем, что меня лишают хоть какого-то разнообразия? Я так сильно негодовал, что девушка перепугалась и ни за что не согласилась остаться со мной.

Чтобы не заставлять гостей ждать, они взяли меня с собой. Едва мы сели в машину – они заказали такси, – как я, разумеется, сразу успокоился и повеселел.