Посёлок, застроенный стандартными восьмиэтажными корпусами с палисадниками у подъездов, с судачащими с утра пораньше старушками на скамейках. Детская площадка между двумя рядами корпусов. Два магазина. Примыкающие друг к другу индивидуальные гаражи.

Скучно, как зевота.

Никакого озера видно не было. Не говоря уже о грибных и ягодных местах.

Джильду любили все: и старушки, и продавщицы в магазине, и моряки-подводники, спешащие из подъездов на работу. Мы почувствовали: это отношение к отзывчивой на ласку собаке каким-то образом переходит и на нас. Хоть в этом повезло.

А тут ещё к вечеру появился мичман со снаряжёнными удочками, корзиной для сбора грибов, пластиковым ведёрком для ягод.

— Спасибо, что зашли, Семён Тарасович!

— А как же! С завтрашнего дня у меня тоже отпуск. Вот ещё банка клубничного варенья от моей жены — вашей. Только не зовите по отчеству. Просто Семён. Ладно?

— Ладно.

Мы сидели за кухонным столом, пили чай с клубничным вареньем. Семён расстегнул верхние пуговицы кителька, откуда проглянул треугольник тельняшки.

— Если не против, завтра заеду утром на своём «москвиче», отвезу к озеру. Там у нас маленькая база отдыха. Выдам шлюпку. Объясню, что и как.

— Это далеко? — спросила моя жена.

— Близенько! Тысяча пятьсот метров.

— Тогда зачем машина? Сами дойдём. Скажите только, куда идти.

— Нет-нет. Нужно переходить трассу. Там большое движение. Опасно в вашем положении. Запросто буду отвозить вас по утрам, забирать обратно. Устанете рыбачить, можно отдохнуть в домике базы.

— А рыба-то в озере есть? — спросил я.

— Полно карася и окуней, обловитесь. Для страховки с утра поставлю сеть. Завтра обмоем улов! — бодро заверил мичман и козырнул на прощанье. — Честь имею!

…Над озером курился утренний туман. Было прохладно. Пока Семён стаскивал с отмели тяжёлую шлюпку, отплывал куда-то в залив ставить свою зеленоватую японскую сеть с красными поплавками, мы спустили Джильду с поводка, благо вокруг не было ни души. Я застегнул на жене молнию куртки с капюшоном, надетой поверх свитерка. Отыскал возле домика лопату, жестянку, принялся копать червей.

Жена сидела у вкопанного на берегу стола, поглаживала вилявшую хвостом Джильду.

Умиротворение сошло на мою душу.

Вскоре пригрёб Семён. Ловко выскочил, подсадил нас в шлюпку, оттолкнул от берега. Джильда вспрыгнула на нос нашего судёнышка, тоже захотела принять участие в рыбалке.

Жена устроилась на корме. Я взялся за весла.

— Красиво смотритесь! — сказал на прощанье Семён. — А мне ещё нужно сгонять на работу, получить отпускные. Жена приглашает к нам на обед. Заеду за вами к трём часам.

— Где ваша работа? — спросила жена. — Далеко?

— Да тут. Под этой местностью, под озером. Отсюда командуем нашими подлодками в мировом океане.

— Семён! То, что вы говорите, разве не военная тайна? — спросил я, видя, как он направляется к своему «москвичу».

— Американцы давно лучше нас все знают! — обернулся он напоследок.

Выгребая к середине озера, я смотрел на жену. Милый мой человек, она сидела кулёма-кулёмой, вроде бы ничего не поняла.

А я почувствовал, что все под нами словно накренилось.

Опустил якорь на длинной верёвке. Глубина оказалась не больше трёх метров. Настроил удочку для жены, насадил на крючок вёрткого червячка. Хотелось, чтобы она поймала хоть одну рыбёшку. Это была первая в её жизни рыбалка.

Она прилежно держала в руках удилище, прилежно смотрела на поплавок.

Туман рассеялся. Над озером проглянуло солнце.

Клева не было.

Пытались ловить со дна, вполводы. Не клевало. Тогда я выбрал якорь, и мы двинулись к заросшему осокой заливчику. Здесь тоже не было даже поклёвки.

— Всё-таки, как ты думаешь, кто у нас будет — мальчик или девочка? — спросила жена.

Я не ответил. Потому что думал о том, что под ней с человечком в её чреве находится Центр управления атомными подводными лодками, рыщущими по Мировому океану. И даже не во время маловероятной сейчас войны, а просто в случае чьего-нибудь головотяпства именно сюда первым делом полетят ракеты с термоядерной начинкой… Я представлял себе глубокие подземные залы, мерцающие огоньками приборы, у которых напряжённо сидят сухопутные подводники в своих пилотках…

— Устала? — спросил я. — Давай сматывать удочки.

Мы поплыли назад. И тут Джильда подала голос. Я оглянулся. На мысу сидел старик в мятом картузе с раскинутыми веером удилищами. Рядом стояла четвертинка водки.

— Клюёт? — спросил я.

— Хоть бы поплавок дёрнулся, — ответил он и сплюнул. — Дно озера все в личинках комара — в мотыле. Рыба всегда сытая, обожравшаяся.

— Тогда зачем ловите?

— Для процесса.

Я рванул к берегу, к базе. Издали с облегчением увидел стоящий у домика «москвич». Семён приехал раньше назначенного времени.

Мы оставили жену с овчаркой на берегу. Поплыли выбирать сеть.

— Будем с рыбой! — утешил Семён.

Красные поплавочки сети пунктиром преграждали вход в широкий залив. Мы выбирали её, с трудом выдирая одного за другим застрявших в зеленоватых ячейках окуней. Все они были одинакового размера — чуть больше ладони. С растопыренными жабрами и плавниками, уже задохшиеся. Пальцы мои были исколоты до крови.

Ничего. Теперь я хоть был не один, как когда-то на черноморском причале под зимним дожем.

Вдруг подумалось — заботы предстоящего дня можно запросто отринуть. И сделать то, что хочется, — просто выйти из дома.

В солнечном свете раннего весеннего утра шёл незнакомым предместьем по сиреневому, промытому дождями булыжнику мостовой.

Справа тянулись бедные домики с оградами, оплетёнными цветущими глициниями. Кое-где среди голубых спиралей глициний свисали на бечёвках сохнущие связки бычков и таранки.

Слева, в тени разросшегося куста цветущей сирени, стояла коляска со спящим младенцем. Никто её не охранял.

Иногда во дворах виднелись перевёрнутые вверх килем лодки, стояли прислонённые к деревьям весла, из чего можно было заключить, что где-то близко море.

Посреди мостовой неспешно тёк ручей, по которому плыли лепестки отцветшей сирени.

В безмолвном пространстве не было видно ни одного человека, ни одной автомашины.

Вдалеке показалось массивное здание железнодорожного депо под полукруглой крышей, и выдвинутый из него чёрный паровозище с длинным тендером. Словно похоронный катафалк на колёсах.