Они ждали, ведь никогда не ясно было, закончила ли она, пока не станет очевидно, что закончила; и тут она посмотрела на Висто. Яйца наездников Сатра обсыпали губы Висто, как хлебные крошки, как будто он торопливо сжевал кекс. Взрослые наездники проели живот, и куда они подевались – неизвестно, может, в землю; все произошло ночью.

Может, некоторые из костогрызов были беспечны, щелкая жадными челюстями – и это хорошо: их останется меньше для мощной атаки на костлявую Змейку. Совсем не плохо, если они будут плестись следом на расстоянии, не догоняя, слабея, как сами дети, пока не лягут и перестанут их тревожить. Это можно терпеть – как ворон и стервятников над головой. Животные учили поверить в терпение.

Бадаль подняла голову; остальные, как по сигналу, повернулись и медленно пошли к тропе, где прочие, кто мог, уже готовились к дневному переходу.

Рутт сказал:

– Я любил Висто.

– Мы все любили Висто.

– А не надо было.

– Нет.

– Потому что так тяжелее.

– Наездники Сатра тоже любили Висто, даже сильнее, чем мы.

Рутт переложил Ношу с изгиба правой руки на изгиб левой.

– Теперь я злюсь на Висто.

Брейдерал, которая всего два дня назад выдвинулась в голову Змейки – то ли из хвоста Змейки, то ли еще откуда-то, – подошла и встала рядом, как будто хотела стать частью чего-то. Чего-то, где уже есть Рутт, Ноша и Бадаль. Но что бы это ни было, Брейдерал туда хода нет. Умирание Висто не оставило дырки. Место все равно занято.

И кроме того, что-то в этой длинной костлявой девчонке беспокоило Бадаль. Ее лицо оставалось слишком белым, несмотря на жаркое солнце. Она напоминала Бадаль бледнокожих – как они называются? Квизиторы? Визитёры? Да, пожалуй, визитёры, бледнокожие, которые торчат выше всех и с этой высоты все видят и всеми управляют; и если они говорят: «Голодайте и умирайте», все так и поступают.

И если бы они знали о Чал Манагале, они бы рассердились. Могли бы устроить погоню и найти голову, найти Рутта и Бадаль; и тогда устроить свои визитёрские штуки, и сломать шеи таким, как Рутт и Бадаль.

– Нас… визитируют в умирание.

– Бадаль?..

Она посмотрела на Рутта, сдула с губ мух и – не обращая внимания на Брейдерал, как будто ее и нет, – пошла в голову Змейки.

Дорога тянулась на запад, прямая, как оскорбление природе; а далеко за каменной, безжизненной землей горизонт блестел, словно усыпанный осколками битого стекла. Бадаль слышала за спиной шаги Рутта и чуть посторонилась, пропуская его в голову колонны. Она могла бы стать его вторым номером, но не пойдет рядом с ним. У Рутта есть Ноша. И хватит с него.

А у Бадаль есть ее слова, и этого больше чем достаточно.

Она увидела, что за Руттом идет Брейдерал. Они были примерно одного роста, но Рутт казался слабее, ближе к умиранию, чем Брейдерал; Бадаль ощутила приступ злости. Все должно быть наоборот. Ведь Рутт им нужен. А Брейдерал не нужна.

Если только она не собирается занять место Рутта, когда Рутт в конце концов сломается, не собирается стать новой головой Змейки, ее скользким язычком, чешуйчатой пастью. Да, видимо, так и есть. И Брейдерал возьмет Ношу, хорошенько завернутую и укрытую от солнца, и они отправятся в новый день, а вместо Рутта будет Брейдерал.

И в этом есть какой-то смысл. Совсем как в стае костогрызов – когда вожак заболеет, или охромеет, или просто потеряет силу, что ж, тогда появляется другой костогрыз и какое-то время держится рядом. Чтобы перехватить власть. Чтобы продолжать дело.

И так же сыновья поступают с отцами, а дочери – с матерями, принцы – с королями, а принцессы – с королевами.

Брейдерал шла почти рядом с Руттом, во главе Змейки. Может, она говорила с Руттом, а может, нет. Есть вещи, о которых и не стоит говорить, и кроме того, Рутт не из тех, кто много болтает.

– Я не люблю Брейдерал.

Если кто и услышал ее, то виду не подал.

Бадаль дунула, отгоняя мух. Нужно найти воду. Еще хоть полдня без воды – и Змейка станет слишком костлявой, особенно в такую жару.

Утро прошло как обычно. Бадаль ела слова, пила вдоволь пауз между ними и злилась – ужасно, – что все это не придает ей сил.

Сэддик был вторым последователем Рутта – первой была Ноша. Теперь он шел в плотной кучке еще с четырьмя детьми, в нескольких шагах позади Рутта и новой девочки. Бадаль шла немного сзади, в следующей кучке. Сэддик поклонялся ей, но близко не подходил – пока не было смысла. У него самого было мало слов – он растерял остальные еще в начале этого похода. И пока он мог слышать Бадаль, он был доволен.

Она кормила его. Своими поговорками и поглядками. Она поддерживала в нем жизнь.

Сэддик думал о ее словах на умирание Висто. И о том, что она сказала не совсем правду: про то, что Висто ничего не помнил о месте, откуда пришел. На самом деле он помнил слишком много. А Бадаль нарочно сказала неправду про Висто. При его умирании. Почему?

Потому что Висто ушел. И говорила она не для него, потому что он ушел. А для нас. Она сказала нам перестать вспоминать. Перестать, чтобы, если мы снова увидим то место, оно было для нас новым. Не само воспоминание, а то, о чем мы вспоминали. Города и деревни, семьи и смех. Вода и пища, и полные желудки. Об этом она говорила нам?

Что ж, он получил пищи на день, так ведь? На этот счет она щедра.

Ступни у Сэддика были похожи на сморщенные кожаные мешки. Они почти ничего не ощущали; и это хорошо, поскольку дорога усыпана острыми камешками и у многих ступни кровоточили, мешая идти. А за пределами дороги земля была еще хуже.

Бадаль была умна. За пастью Змейки, за языком она была мозгом. Она понимала, что видят глаза. Она объясняла, что распробовал язык. Она давала названия вещам нового мира. Мошкам, которые прикидывались листьями, и деревьям, которые звали мошек быть листьями, так что пять деревьев обменивались одной тучей листьев; и когда деревья были голодны, листья отправлялись искать еду. Другие деревья не умели такого, поэтому других деревьев на равнине Элана не росло.