Сквозь обращенный вспять бинокль дна моего бокала я вижу в пятидесятиметровом отдалении окрашенные в тона меда и стыда четверть часа на железнодорожном перроне. Вполне возможно там найти отряд Адрианов, двенадцать штук, еще крепких мужчин за тридцать, произведенных с минутными задержками, так что большинство из них, сидя, натирают невидимыми кубиками льда виртуальное бедро лежащего на бетоне псевдоклона со спущенными джинсами, и в силу почти полной неподвижности туловища застыли в виде гигантского многорукого жука со сросшимися головами. Лишь одиннадцатый экземпляр стоит, только что усадив красотку на скамью, и готовится уйти, в то время как двенадцатый опять нагнулся, прищурившись, играя, видимо, роль акушера с белым треугольником трусов вместо марлевой повязки. Это был нежный, чуть солоноватый, мускусный запах, точно как от Карин, но одновременно чужой, однако так легко, слишком легко можно было представить, как ты привыкаешь к нему, обживаешься в нем. От нахлынувшего ужаса заменяемости у меня тогда подкосились колени, хотя, точнее говоря, этот ужас и заставил меня вскочить на ноги и погнал в Мюнхен, Берлин, Узедом, Мюнхен, Берлин, Флоренцию, которую — столько утешения, столько искусства — вполне можно перескочить и вообще переиначить, так что ты несешься во флюиде похотливой анонимности, как рыбий самец в мутно-молочном подводном облаке ждущих оплодотворения икринок. Учишься отказываться. Впадаешь в спокойствие, иногда на недели, устало и расслабленно глядя на замороженные фигуры великого повсеместного токования, мелкой смехотворной частью которого ты сам являешься.

— …ушел ведь одним из первых.

Речь обо мне. Какая роскошь, когда невозможно подслушивать! Анна, Борис и Дайсукэ Кубота смотрят на меня с видимым усилием разобрать мои мысли в данный момент. Нам надо бы открыться друг другу, распаковаться, полностью и без стеснения, начиная с четырех удивительно похожих рюкзаков, опирающихся на корытце с остекленевшими геранями. На свет, возможно, появится почти идентичное содержимое, хроносферно оптимизированный стальной, брильянтовый, смертоносный рацион («Кар МК9» отсутствует, перейдя к Софи). Наши умы занимает тема смерти и убийства, пока мы разделываем рыб и отправляем их в машины времени наших тел, не обращая никакого внимания ни на идущих прямо на нас женщин, с чьих тарелок мы едим, ни на их белоблузочных спутниц, усевшихся на пол около гераней. Мы насчитываем двадцать финалов, поначалу с более или менее привычным градусом насилия: смерть мадам Дену (чайка-убийца) и чемпиона по прыжкам из окон Матье Сильвана, трех мужчин, двух женщин и троих детей, жертв неизвестной эпидемии в Деревне Неведения, к которым, возможно, уже присоединился и третий муж Софи (Дайсукэ потрясен нашим рассказом). Затем рассматриваем недавний двусмысленный конец телохранителя Мёллера (теперь уже все согласны со зловещей ролью скудоумия) и убийства, из которых три (эсэсовец, серб, торговец оружием) несомненно дело рук бригады «Спящая Красавица», а два других (Тийе и Торгау), по мнению Анны и Дайсукэ, — нет, несмотря на навязчивую розу. Четверо нехронифицированных пострадали от невменяемых инсталляций Торгау, прежде чем его удалось казнить. Кто еще? Шпербера можно причислять к живым то ли наполовину, то ли в двенадцатикратном размере, если не в тринадцатикратном для случая пробуждения всех хозяев Шильонского замка, которые устроят там аттракцион в духе цирка уродов. Трупы в подвале, полутрупы на подоконнике, смертники на отпуске, те, кого разорвет следующий РЫВОК или сметет следующий РАЗРЫВ, — вот кто приходит на ум, и наши лица становятся каменными фасадами, на минуту, вторую, пока мне не бросается в глаза долгожданный повод для перемены темы — Дайсукэ носит только одни часы. Разумеется, японские.

— Это совет Хаями? — спрашиваю. — Ультрастабильное АТОМное харакири?

— Пулеголовый давно уже — пустоголовый. — Дайсукэ не волнует, что его соотечественник (как утверждают Анна с Борисом) на третьей конференции предсказал РЫВОК правильного размера, трехсекундное глиссандо. — Ему просто повезло, вот и все.

— И все-таки он сумел сосчитать до трех, — рассудительно говорит Анна.

Посмотрим. В любом случае Хаями, два эльфенка и два неведующих давно должны были прийти в Женеву. Почему Шпербер не появился на третьей конференции? Во время работы над 13-м номером, вспоминает Дайсу-кэ, он часто повторял, что Тийе умер от руки не «Спящей Красавицы», а Мёллера, чему мы все видели неприкрашенное подтверждение на мосту около замка. Шперберу требовалась безопасность.

— Может, и от «Группы 13»? — спрашивает Борис.

Дайсукэ не верит в существование людей, «затеявших уборку всего мира». Хотя казнь Торгау выполнена совсем не в стиле работ «Спящей Красавицы». А впрочем, кто из нас может похвастаться, что досконально знает, чем кто-то другой занимался последние два-три года безвременья.

Минуем Морж. Сен-Пре. Ночлег неподалеку от Ролле. Поход вчетвером напоминает наше женевское начало, хотя белые пятна на хронопланшетах спутников имеют подозрительный и небезопасный вид. Вместе с оружием я — о чем мог бы догадаться раньше — отделался и от страха, который в моей стадии лучше побыстрее сдать в гардероб (Пункт № 8, левый ангар). Хроно-сфера четырех, в которой мы почти непринужденно шагаем рядом или друг за другом без обрыва акустического контакта, волшебна и роскошна, и все чаще мы даже пренебрегаем ею, веря в легкость ее восстановления, и то и дело разбиваемся на пары. Только теперь я могу дольше и без помех общаться с Анной, идя в арьергарде и глядя в спины столь разных мужчин. Реванш за годы отсутствия оживленного поля зрения, которое теперь будто бросает на солнечно-ясное окружение рефлексные отблески света еще ярче и непривычно оживляет рыболовов и купальщиков, потных посетителей заправок и закусочных, едоков обеда и пляжных ленивцев, как если бы ты шел с ярким фонарем ночью по кабинету восковых фигур (которые сделаны столь же натуралистично, как Макмастер из Монтрё). Рюкзак Анны, по-моему, тоже полегчал на несколько штук пистолетов, ножей и мин. На ней губительно короткие шорты и модная футболка, причем ехидную дизайнерскую фантазию, видимо, вдохновили майки рабочих на стройке. Шагая рядом, я осознаю, что эрегированный гелий моей фантазии сильно накачал ее образ. Она тонка и жилиста, совсем не нежно-молочна в духе Мэрилин Монро. Несколько тысяч километров пешком, разумеется, повлияли на ее фигуру. Мы не играем в игры вроде «лучше бы мы не целовались», зато увлечены другой, по-моему, столь же бессмысленной и надуманной, пока ноги несут нас, возможно, навстречу уничтожению безвременья. Отнесемся же к этому как к завещанию: что могли бы мы сделать, а что — нет (с широким размахом зомби). Например, подарить человечеству новую, лучшую историю, подменив миллионы учебников на 150 языках. Обогатить всех бедняков, а не нескольких, лично знакомых нам. Спасти каждую потенциальную жертву аварии, устроив систематический обход всех тротуаров и барьеров безопасности, вместо того, чтобы помочь нескольким случайно встреченным велосипедистам и замершим в воздухе детям, отмеченным печатью автомобильной смерти (правда, для спасения некоторых нам недоставало хирургических навыков).

Для позитивной деятельности у нас вообще не много простора, считает Анна, даже в самом эгоистичнейшем смысле, чему свидетельство случай журналиста Феникса, которого я даже не должен пытаться вспомнить, ибо Шпербер изменил имя. История была опубликована в одиннадцатом «Бюллетене», открытое признание, демонстрирующее последствия перерождения. Феникс был захвачен идеей в момент возможного ново-течения времени оказаться мультимиллионером с грандиозной виллой, автопарком, личным самолетом, бассейном и прочими благами и подыскивал себе подходящие объекты и субъектов. Поначалу он думал о почти никому не известном Крезе с имениями по всему миру, который лишь редко или почти никогда не навещает свою европейскую резиденцию. Потом решил провернуть покупку какого-нибудь пустующего строения (и затем спокойно наполнить его брильянтами, золотом и деньгами). Но возможные разоблачения оказывались столь бесчисленны, доступная информация — за невозможностью открыть сейфы, включить компьютеры, посмотреть и подделать все необходимые договора и документы во всех надлежащих учреждениях — так ничтожна, что в конечном итоге успех обещал лишь феномен отражения реальности со всеми ее псевдоклонами, восковыми фигурами и человеческими копиями, которыми она не устает встречать, радовать и тревожить нас, с тех пор как мы вступили в эпоху безвременья. Ему требовалось перерождение путем субституции, то есть надо было устранить и заменить собой реально существующего двойника или как минимум человека, которого он смог бы имитировать настолько удачно, чтобы не только посторонние, но и дальние знакомые, которых он старался бы держать на расстоянии, не заподозрили бы подвоха. После трехлетних исследований в Германии, Франции, Италии и Швейцарии он нашел одинокого богача, по иронии судьбы неподалеку от Женевы, обладателя один-надцатикомнатной виллы на озере, у которого был тот же (скрытый Шпербером) родной язык, что и у Феникса, и которого Шпербер назвал просто О. Пять лет разницы в возрасте было нетрудно сымитировать, к тому же в биологически простейшем направлении. На вилле проживали: экономка и кухарка в одном лице (весьма практично), садовник и молодая секретарша, которым Феникс устроил общий сбор перед садовыми воротами, где стоял хозяйский — судя по расстоянию до ограды — черный лимузин. Теракт с невероятным количеством плас-тита планировался секунды через три после вспышки глобального бикфордова шнура реального времени (нам остается только гадать, хватило ли промежутка РЫВКА). Над самим О., для которого все несомненно посчитают уготовленной бомбу в машине, несчастным образом разорвавшую на куски его шофера и трех единственных работников, с которыми он общался, уже давно поросла трава, поскольку Феникс похоронил его в его же собственном саду, точнее, этим захоронением, два метра под землей, его и убив (то есть с неопределенным и, наверное, пока даже не наступившим моментом преступления). Поскольку он несколько недель спал в шезлонге над местом захоронения жертвы, хроносферно ухоженная поверхность газона над могилой опять приобрела нетронутый вид. Проблемы у Феникса начались в тот момент, когда ему взбрело в голову еще раз изучить внутренность препарированного лимузина на предмет подозрительных улик. Ему попалась на глаза сумочка секретарши, молодой девушки, которой не было еще и 25 лет, как раз входившей в сад, прежде чем Феникс усадил ее в машину. Сложенное пополам письмо шестинедельной давности в сумочке было написано, очевидно, нелюбимой, изгнанной, позабытой дочерью О., от которой нигде на вилле не осталось ни фотографии, ни записки, ни упоминания и которая оповещала секретаршу о своем (тайном) приезде и о снятой неподалеку квартире, заверяя, что в любую минуту, как только смертельно больной отец вспомнит о своем единственном ребенке, она тут же поспешит к нему. Феникс, по мнению которого закопанный О. имел не особенно больной и несчастный вид, по обратному адресу разыскал эту дочь в ее бернской квартире и пустил ей пулю в голову, оставив признание в содеянном от имени той же террористической группы, которая (в опущенном в почтовый ящик виллы письме) брала на себя ответственность и за смерть отца. После нового, более тщательного исследования квартиры, которое ему следовало бы предпринять до убийства женщины, он выяснил из документов, что ее мать, никогда не состоявшая в браке с О., живет в Америке, вне зоны влияния Феникса. Когда его мечты о не-идентифи-кации, то есть о не-разоблачении, пошли прахом, он догадался взломать одну закрытую дверь квартиры, за которой, как он раньше думал, находится вторая ванная. Но это оказалась гостевая комната с лежавшей на диване мамой из Америки. Она выжила, поскольку на ночном столике Феникс нашел два документа, шокировавшие даже его. Во-первых, это была вырезка из газеты с объявлением о смерти О. восемь дней тому назад. А во-вторых, письмо брата О., известного женевского адвоката с большой семьей, обещавшего своей неофициальной племяннице лично заняться делами ее покойного отца. Акт братского участия был, однако, убийственно нарушен Фениксом.