– Я снимаю, – процедил Джон.

– А я не шучу. – Я посмотрела на землю, оставшуюся далеко внизу. – Как я отсюда слезу?

– Все, – сказал Джон и убрал штатив.

Позднее я спустилась к подножию горы, чтобы сделать последние приготовления к событию, о котором мечтала с того самого дня, как впервые увидела стадо загадочных животных, плывущих по серому и голому плато словно золотая река. Нас пригласили в уединенную деревушку Пикотани, чтобы поучаствовать в действе, которое совершалось еще во времена инков, – загоне викуний.

Четыре утра. Моего энтузиазма хватило ровно настолько, чтобы вылезти из теплой кровати и сесть в кузов ледяного грузовика. Проснулась я лишь в восемь, когда колючее высокогорное солнце начало жечь щеки. Я перебралась в кабину и села рядом с Марко, правительственным служащим, ответственным за викуний в этом регионе и их загон, проводившийся раз в два года.

Марко было двадцать шесть лет – на удивление мало для такого опытного ветеринара и на удивление много для того детского восторга, который переполнял его каждый раз, когда он заговаривал о своих любимых животных. У викуний, сообщил он мне, самая тонкая шерсть в мире: она даже лучше мохера и шерсти альпака. Тонкая, как паутинка, шерсть ценится на вес золота с древних времен. Лишь Верховный Инка и его знатные приближенные имели право носить одежду из шерсти викуньи. Загон викуний – процесс, почти не изменившийся с древних времен. Как и раньше, сотни деревенских жителей собираются вместе, образуя человеческую цепь, которая протягивается до самого горизонта. Испуганное стадо мало-помалу загоняют за каменный забор. Там их помечают, стригут их теплые шубки и выпускают на волю.

Шерсть викуний – не просто ценная редкость. Это часть наследия инков, живущая до сих пор, – две с половиной тысячи волосков на дюйм, воздушных, как паучья нить. Ткань была самым ценным товаром в империи инков. Основной обязанностью жриц солнечного культа было изготовление прекрасных одежд из шерсти викуний; Верховный Инка надевал их всего на один день, после чего одежды сжигали на ритуальном костре. Мне казалось, что они совершали не меньшее святотатство, чем испанцы, переплавившие статуи инков в обычные золотые слитки.

Награбив достаточно имперского золота и серебра, конкистадоры обратили свою ненасытную алчность на бедных викуний. Их шерсть окрестили «шелком из Нового Света», и охота на них почти привела к их исчезновению. К 1966 году викуний осталось меньше пяти тысяч – а ведь когда-то их популяция насчитывала миллион. В отчаянной попытке спасти быстроногих животных перуанское правительство провело работу с деревенскими жителями и возобновило практику загонов и сбора шерсти для продажи на международном рынке. Прибыль возвращалась деревенскому кооперативу. В один миг викуньи превратились в ревностно оберегаемый вид, и вскоре уже редкостью стали браконьеры, а не животные.

Мы остановились у крошечной лавки на окраине безымянного городишки в бескрайних равнинах. Внутри сморщенная старуха сидела скрючившись, как паук, среди мешков с леденцами и перьями попугаев, амулетов и кускового сахара. С полки над ее ухом на нас взирала сушеная змея с пустыми глазницами, а со стены свисала изъеденная молью лисья шкура.

Старуха и Марко шепотом обменялись парой слов.

– Паго, – тихо шепнул он мне.

Приношение богине Земли, чтобы загон прошел успешно. Старуха запустила руку в пластиковую банку и зачерпнула пригоршню конфет, которые, видимо, были особенно по вкусу матери-земле. Судя по всему, мать-земля обожала конфеты и крекеры. Я надеялась, что она не заметит, что золотые и серебряные статуэтки на самом деле сделаны из раскрашенного олова. Крошечная свинцовая фигурка ламы тоже была к месту, но я никак не могла понять, зачем матери-земле большой пластиковый цыпленок. А также игрушечный грузовик, горсть сухих макарон и пакетик с цветными конфетти. Старуха обернулась, пошарила в ящике и торжественно извлекла нечто, что выглядело как сушеный морской конек.

– Зародыш ламы, – пояснила она, осторожно завернула его в бумажку и водрузила поверх кучи даров.

Мать-земля явно была не из робкого десятка. Она была не прочь выпить пива, лучше даже две или три бутылки, нюхнуть щепотку табака и залить все это парой кружек вина. Как и все уважающие себя андийцы, она разбиралась в листьях коки. Годились только лучшие, свежие, без единого пятнышка, и хранить их надлежало в плетеном кошельке с ломтиком лайма.

Наконец мы вернулись в грузовик и, подскакивая на ухабах, поехали в маленькую деревушку Пикотани. Мотор кашлял и отплевывался от грязного бензина, который мы купили вместе с блестящими листьями коки. В мелководных озерах стояли фламинго, а стада пушистых лам паслись на раскинувшихся безлесных холмах. Немногие животные способны выжить в суровом климате на высоте четырнадцати тысяч футов, дыша разреженным воздухом. Привыкшие к трудностям крестьяне существовали за счет скота и дополняли свой скудный рацион чуньо – мукой из сушеного мороженого картофеля и чарки. Для приготовления последнего блюда, распространенного в Андах, мясо резали тонкими полосками и выкладывали сушиться на солнце. Испанцы переняли этот обычай у индейцев, и слово проникло в современный лексикон и обосновалось даже на полках западных супермаркетов под именем джерки, или вяленое мясо.

Нас поселили в деревенском медпункте. Наложение швов, как гласила вывеска, обойдется в тридцать центов каждый, а уколы – в двадцать пять. «Осторожно, желтая лихорадка!» – предостерегал плакат тех, кто умел читать. «Сделай прививку своему ребенку!» – на высоте, где москиты попадались реже туристов, а шансов пережить ночь у них было и того меньше.

Мы только успели занести вещи, как нас тут же утащила коренастая кечуанка, одетая в пышные юбки. Ее волосы были заплетены в традиционные длинные черные косы. Звали ее Виктория; несмотря на короткие ножки, она топала по каменистой дороге с такой скоростью, что мне оставалось лишь тяжело дышать ей в спину. Под бесформенным пончо скрывались легкие недюжинного объема.

У нее был домик в Пикотани, но большую часть времени она проводила «в сельской местности». Я оглянулась на полдюжины каменных домиков и в недоумении подумала, что же это тогда такое, если не сельская местность. Она выращивала альпака и лам и этим зарабатывала на пропитание, как и все местные жители. Раз в неделю в полтретьего ночи приезжал грузовик и отвозил пассажиров в ближайший городок. Там они делали покупки и возвращались тем же вечером.

Виктория нигде не бывала, кроме этого города, никогда не видела кино или деревья. Ее двенадцатилетний сын хотел стать учителем английского, хотя мы были первыми англоговорящими людьми, которых он видел в жизни. Несмотря на то что она жила в полной изоляции, – а может, именно поэтому, – она беспрестанно интересовалась всем происходящим в мире. Как там, в Соединенных Штатах? Я не знала, что ей ответить. Горбатые киты? Телевидение? Светофоры? В конце концов, я поняла, что все это не имеет значения.