На мгновение мне показалось, что я слышу голоса вдали, какой-то чужеродный звук в шуме ветра. Но Флурия ничего не замечала, и я не стал об этом заговаривать. Я бы обнял ее, как сестру, если бы посмел.

— Может быть, Годуин сможет открыть народу правду и с этим делом будет покончено, — сказала она. — Может быть, он заставит черных братьев понять, что я не убивала свою дочь. Он выступит свидетелем, поскольку знает мой характер и мою душу.

В ней зародилась надежда. И во мне тоже.

— О, каким великим счастьем было бы избавиться от этой громадной лжи! — воскликнула Флурия. — Пока мы с вами разговариваем, Меир пишет письма с просьбой пожертвовать денег. Долги буду списаны. Да что там, я согласна на полное разорение, на потерю всего, если это поможет нам спастись из этого ужасного места. Только бы не навлечь беду на евреев Норвича. Они уже пострадали однажды.

— Несомненно, так было бы лучше всего, — сказал я, — потому что обман — это ужасный риск. Даже ваши друзья-иудеи могут нечаянно сказать или сделать что-то не то и все испортить. Но если город не воспримет правды? Даже от Годуина? Тогда будет поздно настаивать на прежнем обмане. Вы не сможете прибегнуть к спасительной лжи.

И опять я услышал в темноте тот звук. Точнее, какие-то мягкие невнятные звуки, а затем более пронзительные. Но падающий снег заглушал их.

— Брат Тоби, — сказала Флурия, — поезжайте в Париж и изложите брату Годуину все как есть. Ему вы можете признаться во всем, и пусть решение принимает Годуин.

— Да, я так и сделаю, Флурия, — ответил я и снова услышал шум и далекий гул колокола.

Я жестом показал, что хочу подойти поближе к окну. Флурия отступила в сторону.

— Это набат, — проговорила она испуганно.

— Может быть, и нет, — сказал я.

Внезапно зазвонил другой колокол.

— Неужели жгут евреев? — Слова застревали у нее в горле.

Не успел я ответить, как деревянная дверь комнаты распахнулась и появился шериф в доспехах, с мокрыми от снега волосами. Он отошел в сторону, пропуская двух мальчишек-слуг, которые втащили в комнату несколько сундуков. Вслед за ними вошел Меир.

Его взгляд был устремлен на Флурию, пока он откидывал заснеженный капюшон.

Флурия упала в его объятия.

Шериф был в мрачном настроении, и неудивительно.

— Брат Тоби, — сказал он, — твой совет верующим помолиться маленькому святому Уильяму привел к ошеломительным результатам. Толпа штурмом взяла дом Меира и Флурии в поисках реликвий, оставшихся от Лии, и растащила всю ее одежду. Флурия, дорогая моя, ты проявила бы мудрость, если бы собрала платья и принесла их с собой в замок. — Он вздохнул и огляделся, словно искал что-нибудь, по чему можно как следует ударить кулаком. — Уже пошли слухи о чудесах, какие совершает твоя дочь. Чувство вины подвигло леди Маргарет на маленький крестовый поход.

— Почему же я не предусмотрел этого! — в отчаянии вскричал я. — Я всего лишь хотел, чтобы они ушли.

Меир крепко сжимал в объятиях Флурию, как будто мог защитить ее от мира. На его лице застыло обреченное выражение.

Шериф дождался, пока слуги выйдут и дверь закроется, после чего обратился прямо к супругам.

— Евреи под усиленной охраной, но кое-где уже горят костры, — сказал он. — Благодарите небеса за ваши каменные дома. И за то, что Меир успел отправить письма с просьбами о пожертвованиях. А еще за то, что старейшины уже передали братии и монастырю порядочную сумму в золотых марках.

Он замолк и еще раз вздохнул. Беспомощно посмотрел на меня, затем сосредоточился на Меире и Флурии.

— Я должен сказать прямо, — произнес он, — ничто не отвратит резню, если ваша дочь собственной персоной не появится здесь и не положит конец этой безумной кампании по причислению ее к лику святых.

— Да, именно так и будет, — сказал я, прежде чем кто-то из них успел заговорить. — Я еду в Париж. Полагаю, я найду брата Годуина, вашего защитника, в монастыре доминиканцев рядом с университетом? Отправляюсь немедленно.

Шериф колебался. Он взглянул на Флурию.

— Ваша дочь сможет вернуться в город?

— Да, — ответил я. — И конечно же, всеми уважаемый брат Годуин прибудет вместе с ней. Вы должны продержаться до его приезда.

Меир и Флурия лишились дара речи. Они смотрели на меня так, словно полностью от меня зависели.

— Но до тех пор, — продолжал я, — не позволите ли вы старейшинам прийти сюда, чтобы посоветоваться с Меиром и Флурией?

— Исаак, сын Соломона, лекарь, уже здесь, — сообщил шериф. — Если понадобится, я приведу остальных. — Он провел рукой в перчатке по мокрым седым волосам. — Флурия, Меир, если ваша дочь не может вернуться, прошу вас, скажите мне об этом сейчас!

— Она вернется, — заверил я. — Даю вам честное слово. А вы молитесь, чтобы мое путешествие прошло успешно. Я поеду так быстро, как только возможно.

Я подошел к супругам и положил руки им на плечи.

— Верьте в Бога, верьте в Годуина. Я разыщу его как можно скорее.

К тому моменту, когда мы достигли Парижа, я был сыт по горло средневековым способом путешествовать, и впечатлений мне хватило бы на целых четыре жизни. Передо мной сменялись необычайные виды — от поразительных перенаселенных фахверковых домов Лондона до живописных нормандских замков на холмах, — снег падал не переставая, засыпал деревни и города, через которые мы проезжали, но все мысли были только об одном поскорее разыскать Годуина и изложить ему суть дела.

Я говорю «мы», потому что Малхия время от времени появлялся и даже проехал часть пути до столицы в повозке рядом со мной. Однако он не давал мне никаких советов, лишь напомнил, что жизни Меира и Флурии полностью зависят от моих действий.

Когда Малхия появлялся, на нем была ряса монаха-доминиканца. Каждый раз, когда я застревал в пути, он возникал и напоминал мне, что в карманах у меня много золота, что я достаточно силен и способен преодолеть все преграды, после чего обязательно появлялась телега или повозка и добродушный возница охотно усаживал нас среди тюков, или на дрова, или что там еще он вез. В каких только экипажах я не ночевал за время пути.

Самым мучительным отрезком пути стала переправа через Ла-Манш. Погода была отвратительная, и меня всю дорогу рвало на палубе маленького судна. Порой казалось, что мы вот-вот утонем, так бушевало зимнее море. Я не раз спрашивал Малхию, могу ли я погибнуть при исполнении его поручения, но не получал ответа.

Мне хотелось обсудить с ним все, что происходит, но он не позволял мне, напоминая, что остается невидимым для остальных. Люди сочтут меня ненормальным, который разговаривает сам с собой. Что касается мысленной беседы, он утверждал, что у меня получается слишком невнятно.