В первый раз он за что-то извинился. Я была тронута.

— Моя мама рассказывала, — сказала я ему, — тот продали, несмотря на плесень по углам и ущерб от насекомых. Так что надежда еще есть. Ну, и раз уж ты извинился, признаю, что ты гениально поступил вытащив свиток из тансу. Уверена, именно за ним охотились взломщики.

— Правда? — Его лицо просветлело. — А где мы теперь его спрячем?

— Надо вынести его из квартиры. Я его сейчас унесу с собой и положу в свой депозитный банковский сейф.

— Радикально, — уважительно протянул Энгус. — Хочешь, чтобы я тебя проводил? Из соображений безопасности и все такое?

— Я думала, тебе нужно поспать, — напомнила я ему.

— Что такое сорок минут сна по сравнению с сорока штуками баксов? — оскалился Энгус.

Час спустя свиток уже был в безопасности в банке «Санва», а я пыталась убедить Энгуса, что меня можно оставить одну. Мы стояли около кафе «Миндаль» на перекрестке Роппонги, и сорокапятиградусный вечер казался еще жарче из-за юного придурка, который заводил свой мотоцикл, выпускающий огромные порции выхлопных газов.

— Не уходи пока, — настаивал Энгус. — Пойдем домой, пожалуйста, и приготовь мне ленч. Спаси меня от остатков ростбифа Винни. — Энгус издал рвотный звук.

— Ты обо мне не заботишься — только о своем желудке, — взглянув на часы, сказала я, — это настоящее оскорбление.

— А что хуже? Вспомни, как ты вывела из себя моего брата. Он не привык, что с ним так обращается кто-то, кроме меня.

— Энгус, я ценю твое беспокойство, но ты же сам так кричал на меня неделю назад, — устало произнесла я.

— Если я уберусь, ты вернешься к моему брату?

Я коснулась его худого плеча.

— Проблема не в тебе, Энгус, а в нас с Хью. Но мы больше не ссоримся. Пришли к мирному соглашению.

Похоже, Энгус не поверил.

— Ну, так где ты сегодня ночуешь? — спросил он

— Я начну снимать комнату. Поскольку ты продал мои гравюры, я могу себе это позволить.

— Но ты не потянешь жилье в хорошем районе. — Энгус нахмурился, и я поежилась, осознав, что он говорит в точности, как его брат.

— Послушай, — тихо сказала я, — мне надо сначала провести исследования в токийском Национальном музее, так что с квартирой я разберусь позже. Я позвоню тебе и скажу адрес, когда въеду, договорились?

— Договорились. Даже если моему братцу не нужен твой номер — мне нужен. Просто для учета. Ясно?

Когда мы расставались на станции Роппонги, меня посетило странное чувство, что я больше не увижу Энгуса. С минуту постояв на месте, я следила, как он прогуливается вниз по Роппонги-дори, надев наушники и отбивая ритм при ходьбе. Танцуя под собственную музыку в такт неслышному барабанщику.

Токийский национальный музей размещался в парке Уэно, в том же месте, где Нао Сакай встретил свою смерть в «виндоме» Джуна. Я поднялась по тем ступенькам, где впервые увидела Мохсена, и прошла в парк, мимо фонтанов, извергающих струи восхитительно прохладной воды, к прекрасной галерее Изящных искусств, в которой располагался музеи. Мне пришлось остановиться около билетного киоска, чтобы узнать, где находится исследовательский центр. Я шла туда впервые, но знала, что это было лучшее место для начала большой исследовательской работы, поскольку музей выставлял на обозрение только малую часть своих сокровищ.

Обойдя главное здание, я обнаружила очень утилитарный на вид исследовательский центр. Внутри моложавая женщина-библиотекарь в белом лабораторном халате попросила меня оставить все вещи в запирающемся шкафчике, вернуться и расписаться в журнале.

Я вытащила свои фотографии.

— Мне бы хотелось посмотреть на свитки, похожие на этот.

— Кто художник?

— Понятия не имею. Думаю, это период Момояма, начало семнадцатого века.

Ноздри старшего библиотекаря слегка раздулись, как будто она почувствовала какой-то приятный запах.

— Этот свиток ваш личный? — строго спросила она.

— Да, это недавняя покупка. — Я не думала, что свиток можно рассматривать как собственность семьи Идета, ведь сестра Ному Идеты Хару отдала тансу господину Сакаю, который, в свою очередь, продал его мне. Но знала ли Хару о свитке, спрятанном под фальшивым дном? Я в этом сомневалась и чувствовала себя немного не в своей тарелке, когда вслед за библиотекарем оказалась среди забитых книгами шкафов.

— Вам нужна помощь при чтении японского?

Я кивнула, как всегда, чувствуя смущение, когда приходилось признаваться в своей безграмотности. Парадокс, но библиотекарь стала более дружелюбной. Теперь у нее появился предлог для наблюдения за моими передвижениями. Некоторое время она с помощью лупы рассматривала снимки, а потом сказала:

— Это записки человека, который путешествовал из Токио в Камакуру, причем весьма интересные, потому что он перемежает свои впечатления от различных ландшафтов несколькими хайку. Вот эта часть рассказывает о холоде тумана. — Она показала пальцем на группку иероглифов.

— Правда? Манера письма напоминает туман своими нежными переходами, — заразилась ее энтузиазмом я.

— Очень плохо, что именная печать потеряна. Все, что я могу предложить вам — поискать похожие свитки. Если найдете художника с подобным стилем, я смогу провести более тщательное исследование, затем мы сравним манеру письма и, возможно, установим личность художника.

В период Момояма творили тысячи художников, но сохранилось менее сотни работ. Я впала в транс, просматривая письмена — страницу за страницей. Я была настолько погружена в процесс, что подпрыгнула, когда библиотекарь сказала мне, что музей закрывается.

— Мне осталось просмотреть только две книги. Можно задержаться на пару минут?

— Разве что пока я тут приберусь. Потом, боюсь, мне придется закрыть исследовательский отдел.

Изучение манеры письма не терпит спешки. Поскольку на свитке не было авторской печати, мне приходилось сравнивать технику наложения мазков, промежутки между словами, выбранные художником способы передачи бледных переходов в иероглифах. Я уже почти решила, что эта задача невыполнима, когда наткнулась на каталог с изображением свитка, повествующего о дипломате, путешествовавшем из Киото в Токио. Свиток датировался началом семнадцатого века. Это я смогла понять, потому что, к счастью, каталог, посвященный выставке экспонатов Токийского национального музея в нью-йоркском музее «Метрополитен», был на английском языке.

— Что вы знаете о Карасумару Мицухиро? — поинтересовалась я у библиотекаря, когда та снова подошла ко мне.

— Он был аристократом и мог не работать, но добился многого как дипломат и поэт. Я могла бы рассказать вам больше, но мне действительно надо закрывать библиотеку.